повел, только спросил буднично.
— Собирались завтракать?
— Разумеется, здесь подают чудесные блинчики с пореем и сметаной.
— Тогда увидимся за завтраком, — коротко кивнул он и уже у двери добавил. — Сегодня эта комната ваша.
Да забодай тебя коза святой Хейдрун!
Но улыбка моя сияла чище золота фейри. И была столь же настоящей.
— Благодарю вас, Дарьен.
Он ушел, а я спустилась на конюшню.
Заплатила, чтоб позаботились о Лютике, потрепала буланую голову, сняла и отнесла в комнату седельные сумки. А прежде чем уйти, взяла дополнительную пару ножей — ночные улицы это вам не монастырская галерея. Пусть я и заплатила местному хозяину теней за право работать, но всегда был риск нарваться на приезжих. А мне нужно было заглянуть к мэтру Роше: отдать на хранение контракт и, главное, разузнать о моем нынешнем нанимателе.
Вернулась я, когда колокола уже спели Комплеторий. Хвала Интруне, постель оказалась чистой. И мягкой.
Утро в «Графской розе» начиналось рано. Сновали по залу подавальщицы, обметая со столов крошки сыра, свежего хлеба, капли сидра и эхо сонных разговоров. А ноздреватый бок блинчика из гречневой муки обещал порицаемые церковью радости плоти. Решив, что десять с лишним дней столования в придорожных постоялых дворах — достаточная епитимья, я заказала вторую порцию.
— Доброе утро.
Его светлость изволил явиться, как раз когда я сомкнула челюсти на первом кусочке. Изобразив счастливую улыбку, я жестом указала на свободную лавку и приготовилась воздать должное завтраку.
Пальцами (пальцами!) отправив в рот блинчик со второй моей тарелки, его светлость хмыкнул довольно. И за добавкой потянулся. Хорошо хоть пальцы не облизал. С них, герцогов, станется.
Нет, герцог он был настоящий. Это мэтр Роше подтвердил за нескромную по моим меркам доплату.
Дарьен Блейз — старший из ныне живущих детей покойного короля Харольфа и покойной же адельфи Ивенн. Баллады об их неземной любви до сих пор не менее популярны, чем история Тристана и Изольды. Вдовствующая королева в бытность регентом пыталась их запретить. Но разве можно остановить сказку?
Однако романтика меня интересовала мало, а дельной информации оказалось с соловьиный язычок. Двадцать девять лет. До внезапной смерти старого короля жил при дворе, после отправился «посмотреть мир» (в отличие от мужа, Ее Величество бастарду была не рада). Ссылка затянулась почти на двенадцать лет, до восшествия на престол молодого короля Хильдерика. Его новое Величество вернул единокровного брата домой и восстановил дарованный тому ещё отцом герцогский титул. Со всеми прилагающимися бенефициями. Женат его светлость не был. Характер, по слухам, имел скверный. В последнее мне, почему-то, охотно верилось.
— Как спалось?
Приговорив третью порцию блинчиков, его светлость, похоже, решил вспомнить о манерах.
— Замечательно, — безмятежно улыбнулась я. — А вам? Кстати, зачем вы за мной следили?
В ярко-синих с темным ободком у края радужки глазах мелькнуло удивление.
А волосы, не в пример прочим титулованным, короткие. Даже шею не закрывают. И когда он поворачивает голову, становится видна неровно сросшаяся мочка уха. И шрам, тонкой змейкой убегающий под воротник.
— Я гулял, — совершенно некуртуазно хмыкнул его светлость. — Люблю прогуляться перед сном. Впрочем, как и вы.
— И даже не спросите куда я ходила?
— А вы ответите?
— К нотариусу.
— Не знал, что они работают по ночам.
— Работают. И дерут за это втридорога.
Удовлетворившись, похоже, моим ответом, его светлость почесал переносицу, бросил на стол серебряную монету и поднялся во весь свой немаленький рост.
— Готовы ехать?
Я подхватила с лавки плащ и сумку. Покрыла дорожной шляпой скованные десятком шпилек волосы. В сером мужском костюме меня вполне можно было принять за гонца — это помогало избегать ненужного внимания и вопросов. Четыре медяшки — стоимость съеденного мной завтрака на фоне увесистого серебряного смотрелись жалко. Но я и не герцог, чтобы деньгами сорить.
Мой жест его светлость заметил. Но промолчал. И хорошо, молчание, говорят, — золото.
— А где ваша карета? — спросила я, когда копыта лошадей заговорили с брусчаткой.
— Что? — его светлость повернул ко мне непокрытую голову.
— Карета ваша? Ну и слуги. Лакеи. Личный куафер?
— Вы смеётесь надо мной?
— Как можно, Дарьен? Я удивляюсь. Не каждый день встретишь адельфоса, готового днями сбивать о седло благородную задницу.
— Дома.
— Что, простите?
— Карета моя, ну и все остальное. Я, Алана, с детства кареты не выношу. Тоска смертная.
— Что, даже с дамами?
— Особенно с дамами.
— Как же удачно. Я тоже предпочитаю путешествовать верхом.
Я мило улыбнулась, следуя словам наставницы о том, что заказчика нужно к себе расположить. Богатых, но, главное, не жадных нанимателей много не бывает.
— Да, — его светлость отвлекся на попрошайку, точно оценившего стоимость герцогского коня. — И вы не дама.
Я сдержалась. Почти. Наверное, что-то на моем лице все же дрогнуло, потому как лицо у его светлости стало точь в точь, как у кающегося скотоложца на той клуассонсуой фреске со святым Корнелием.
— Семь демонов Дзигоку! Алана, послушайте, я совершенно не то хотел сказать. Вы, вне всяких сомнений, дама, то есть женщина…
— Привлекательная, — добавила я откровенно издевательским тоном.
— Да, то есть, не…
— Нет? Как вы можете, Дарьен?! Я уже придумала имена нашим детям… Всем восьмерым, между прочим!
— Неужели? — прищурился его светлость. — И какие же?
— Дюрандаль, — начала я, и чтобы лицо приняло достаточно мечтательное выражение, представила подписанную бумагу о королевской стипендии, — Хампердинк, Иванильдо, Россинант, малышка Гульфруда…
Доносившееся справа хмыканье перешло в сдержанный смех.
— Все, хватит. Не продолжайте.
Ну вот, а только вошла во вкус!
— Если у нас с вами, — его светлость поднял взгляд к присыпанному золотистой пудрой утра небу, — когда-нибудь появятся дети, подбирать им имена буду я.
Что?!
Несмотря на ранний час, перед воротами Луви собралось достаточно народа. Кареты, повозки, телеги и просто верховые медленно двигались мимо зевающих стражников. Готовящиеся ступить на королевскую дорогу бросали монетки монахам, а те зажигали свечи в притаившейся в городской стене капелле святого Гермия, покровителя странствующих и заблудших душ.
Я рассеянно разглядывала лоточников и лоточниц, нахваливающих разнообразную снедь, непременные образки и «самые подлинные» ремешки из сандалий святого Гермия, когда к его светлости подошел стражник.
— По какому праву оружие?
Палец в затертой перчатке указал сначала на отличную шпагу кастальской работы, затем на притороченный к седлу арбалет.
Пусть одежда на его светлости неброская, ткань черной куртки будет дороже, чем в камзоле вон того молодящегося купца. А оружие стоит куда больше годового жалования местного стражника. Я уже не говорю о лошади.
Меня стражник не удостоил даже взглядом. Ну, да. В нарушении королевского эдикта не обвинить, лишней монеты не стрясти.
