цветов и большой альбом.
К л е м а н. Боюсь, я пришел слишком рано…
Е л е н а (сухо). Вам не этого следует бояться.
К л е м а н (робко). А чего же?
Е л е н а. Что рассержусь на вас за букет. Ведь он — мне?
К л е м а н. Нет! То есть да… (Поспешно.) А Валечке вот альбом с репродукциями! Рубенс, Ван-Дейк — его добрые знакомые. Вы не думайте, у меня почти все дубли остались! Вы на меня сердитесь?
Е л е н а (рассмеявшись). Надо бы, а вот не умею… Давайте же букет, вы его совсем истеребите.
К л е м а н (с облегчением). Ну вот, поздравляю и все такое… (Отдает альбом и букет.) А Валя еще в поле? Имейте в виду, у него миндалины до сих пор рыхлые.
Е л е н а. Вам бы дюжину своих ребят… Чтоб домашние пациенты были…
К л е м а н. Вот и выходите за меня замуж, а?
Е л е н а (мягко). Поздно, Владимир Артурович, не успеть нам дюжину народить… Вам нужна жена молодая, веселая… Словом, не такая, как я…
К л е м а н (с трудом). Ну, сморозил глупость… Забудьте.
Е л е н а. Мне очень дорого ваше доброе отношение… Ведь мы с вами друзья, правда?
К л е м а н. Доведется когда-нибудь — докажу. А говорить об этом не умею…
Е л е н а. И доказывать нечего. (Помолчав.) Помните, как нас в сорок первом сюда привезли? Ни совхоза нашего, ни больницы этой… Поле, поле без края и сугробы по пояс. Без вас не вы́ходила бы я тогда Вальку. А сегодня ему — восемнадцать…
Со стороны больничного двора входят З о л ь н ы й и Г а й д а м а к а. В Зольном все дышит благополучием и организованностью — и добротный серый костюм, и свежевыбритое округлое лицо, и слегка напомаженный пробор в поредевших, но отнюдь не седых волосах. Гайдамака же, несмотря на сильную проседь, не по годам вихраст и угловат. Одет он весьма нескладно — гуцульская рубашка, старые галифе, заправленные в брезентовые сапоги, на голове настоящий украинский брыль — широкополая соломенная шляпа. Но с украинским акцептом он говорит лишь тогда, когда сам этого хочет.
Г а й д а м а к а (продолжая ранее начатый спор). Да поймите вы, штатный человек, не можем мы в уборочную своим фельдшерским пунктом обойтись! Ко мне в совхоз одних студентов триста человек приехало!
З о л ь н ы й (спокойно). А ко мне в больницу — увы! — ни одного нового врача!
Г а й д а м а к а. И с теми, что есть, можно обернуться при желании. Привет, Елена Михайловна. Вот рассудите-ка меня с вашим начальством.
Е л е н а. Лучше оставим разногласия на понедельник.
Г а й д а м а к а. Здоровеньки булы, Владимир Артурович. Вы, как всегда, в тени, вас не сразу и заметишь. (Зольному.) Вот, между прочим, товарищ Клеман хоть и детский врач, а находит время бывать на полевых станах.
К л е м а н (извиняющимся тоном). Там старшеклассники работают, я их навещаю изредка…
З о л ь н ы й. И совершенно напрасно. Старшеклассники обслуживаются участковыми врачами, а не районным педиатром.
Г а й д а м а к а. Обслуживаются! Педиатром! Слова-то все какие… Да уразумейте же, Степан Игнатьич, хлеб, хлеб идет! Неужели в этих словах вы никакой музыки не слышите?
Е л е н а. Я вижу, только ужин может унять вашу свирепость.
Г а й д а м а к а. А вашу голубиную кротость что уймет?
З о л ь н ы й. Пришли бы в больницу на пятиминутки наши. Характер у Елены Михайловны не такой уж голубиный…
На веранде появляются М а р и я П е т р о в н а и Н и н а с большим блюдом в руках.
Г а й д а м а к а. Там, где речь идет о хирургии? Охотно верю. А вообще (махнув рукой) обыкновенный гнусный женский характер.
К л е м а н. Как вы можете, Дмитрий Андреевич!
Г а й д а м а к а. Могу. Я женщин во как знаю! (Проводит рукой по горлу.)
Е л е н а. Женщин или — женщину?
Г а й д а м а к а. Как ученый по одному позвонку видит все ископаемое, так я по одной представительнице прекрасного пола сужу обо всем вашем сословии.
Н и н а. Сами вы, Гайдамака, ископаемый! И чего вы только так о себе воображаете?
М а р и я П е т р о в н а (Гайдамаке). Рассказывайте, чем бедные женщины вам не угодили? Словно от комаров отмахиваетесь.
Г а й д а м а к а. Комар — дурак, жалит куда попало… А женщина — она в самое сердце жалит. (Поспешно.) Но к вам это не относится, вы для меня не женщины. Не делайте оскорбленного лица, я комплимент сказал. Врач, учительница — это профессия, и хорошая. А женщина… Только промысел.
З о л ь н ы й (хохочет). Вот это по-казацки!
М а р и я П е т р о в н а (Гайдамаке). Ругань — еще не доказательство.
Г а й д а м а к а. Вы спросили — я ответил. А сама тема не стоит времени, которое мы на нее тратим.
Доносится треск подъехавшего мотоцикла, во двор входят В а л ь к а С т о г о в и Л и д а Л о к т е в а, оба в комбинезонах, запыленные до бровей. Пожалуй, удобнее будет рассмотреть их, когда они переоденутся.
В а л ь к а (смеясь). Товарищ директор, как вы такого тракториста держите — двадцать минут мотоцикл завести не могла!
Е л е н а (холодно). У нас в гостях не только директор.
В а л ь к а. Мамочка, все осознал! (Отвесив общий церемонный поклон.) Здравствуйте, товарищи предки! Благодарю вас, что вы пришли к маме в гости — отметить день рождения такого типа, как я.
Е л е н а. Хватит паясничать. Иди переодевайся.
В а л ь к а. Слушаюсь. (Лиде.) Через пять минут быть при полном параде.
Л и д а. Ладно тебе… (Елене.) Поздравляю вас, Елена Михайловна.
В а л ь к а. С чем? Что ее крошке сыну восемнадцать стукнуло? С этим, товарищ бригадир, женщин не поздравляют… (Схватив кусок хлеба, убегает в дом.)
Л и д а (смущена). Я сейчас… (Уходит через калитку.)
Е л е н а. Ну, давайте рассаживаться.
З о л ь н ы й. Позвольте, так сказать, в порядке ведения… Не перебраться ли нам в дом? Пройдет кто — неудобно: сидим, выпиваем… Потом доказывай, что ты не верблюд… Дома оно спокойней.
Н и н а. Степа прав, зачем вызывать лишние разговоры?
Е л е н а (неохотно). Ну, воля ваша… Тогда берите, кто что может, и несите в комнаты.
После короткой суматохи, нагрузившись тарелками и бутылками, все уходят в дом. Возвращается Е л е н а, снимает со стола скатерть. Причесываясь после умывания, входит В а л ь к а. В его по-мальчишески тонкой фигуре угадывается сила, еще не нашедшая себе настоящего применения.
В а л ь к а (обнимая мать). Мамулька, не сердись на меня за мои глупые остроты… Черт их знает, как они из меня выпрыгивают!
Е л е н а. Прежде чем сострить — сосчитай до десяти.
В а л ь к а. До трех, ладно? Дальше я за себя не отвечаю.
Е л е н а. Пора бы уже.
С улицы входит Л и д а в белом, сшитом к выпускному вечеру, платье. Она хороша своей молодостью и здоровьем.
В а л ь к а. Локтева! Калитку за собой запри!
Лида набрасывает щеколду и подходит к веранде.
Е л е н а. И чего ты позволяешь так собою командовать?
Л и д а (добродушно). А что мне? Пускай…
В а л ь к а (матери). Зато на работе она знаешь как надо мной измывается? То не так, это не так…
Л и д а. Потому и косим — дай бог каждому.
Е л е н а. Ну, идемте к столу, ваш директор умрет с голоду.
В а л ь к а. Иди, мам, мы сейчас…
Елена уходит в дом.
Л и д а. Ты чего?
Валька молча уходит в дом
