сказал он, когда они отпустили друг друга. "В старости я все забываю". Он сказал это пренебрежительно, как будто забыть о своей семье было так же безобидно, как потерять ключи, но в его глазах мелькнула тень смущения.
Она махнула рукой. "Все в порядке".
"Ну, как, черт возьми, ты себя вела? Вот, помогу тебе с сумками".
Марго хотела было запротестовать, но Люк уже взваливал ее сумки на руки. В свои пятьдесят лет его разум, возможно, и подводил его, но он выглядел сильным, как никогда. Когда он отвернулся, она окинула взглядом его маленький дом, и у нее свело живот. Она была здесь впервые после того, как его жена, Ребекка, умерла от рака груди в прошлом году. Ее захлестнуло чувство вины за то, что она не приехала раньше. На полу в гостиной были разбросаны стопки газет, журнальный столик был завален грязными тарелками и стаканами, а встроенный книжный шкаф и старый телевизор были покрыты слоем пыли, даже с того места, где она стояла у входной двери. На кухне справа все было гораздо хуже. Раковина и прилегающая к ней стойка были завалены грудами посуды, миски стояли на чашках, на всем этом застыли пятна еды. Больше всего тревожила коллекция бутылочек из-под таблеток, сложенных у стационарного телефона. Их было больше дюжины, некоторые пустые, некоторые опрокинутые. Одна большая была заполнена множеством таблеток, круглые белые вперемешку с другими, длинными и бледно-зелеными. Сколько из этого было связано с его диагнозом, а сколько с тем, что он был новым вдовцом, Марго не знала.
"Господи, у тебя много вещей, малыш", — сказал Люк, его руки были нагружены пакетами. "Как будто думаешь, что переезжаешь".
Марго перевела взгляд на него, чтобы понять, не шутка ли это — в конце концов, она переезжала, — но в его глазах был только блеск дразнилки, а не понимания. Она облегченно рассмеялась. "Ты меня знаешь". Затем, когда он не сдвинулся с места, она кивнула в сторону двери в конце коридора. "Я надеюсь, я могу остаться?"
Он кивнул, узнав ее. "Конечно, конечно".
Кабинет тети и дяди никогда не использовался, так как они оба работали в Саут-Бенде, Люк — бухгалтером, а Ребекка подрабатывала в художественном музее. Первые пятнадцать лет их брака комната была веселого желтого цвета, в углу стояла вечно пустая детская кроватка. Потом, когда Ребекке исполнилось сорок лет и она потеряла надежду, она покрасила стены в серый цвет. Они купили письменный стол и раскладушку, и, насколько Марго было известно, комнатой пользовался только ее дядя, который иногда любил перед сном раскладывать пасьянс на компьютере.
От вида комнаты у Марго защемило в груди. Было видно, что дядя в моменты просветления начал готовить комнату к ее визиту, хотя большинство задач, похоже, были брошены на полпути. Футон был расстелен, простыня накинута на три угла. Две голые подушки лежали на полу рядом с ним. Ей пришлось порыться в поисках одеяла и наволочек.
"Это идеально. Спасибо, дядя Люк". Она колебалась. "Ну, я приехала прямо из офиса, поэтому проголодалась. Ты поел?"
После того, как Марго оценила содержимое дядиного холодильника — в основном приправы, в основном просроченные — она взяла пиццу из единственной в Вакарусе пиццерии, и они сели за кухонный стол со стаканами воды из-под крана и своими кусочками на бумажных полотенцах вместо тарелок, потому что чистой посуды не было. За последние несколько месяцев Марго усвоила из их телефонных разговоров, что лучше всего разговаривать, когда говорит она, поэтому она говорила между кусочками, все время тоскуя о тех днях, когда не так давно, находясь в одной комнате, она и ее дядя могли говорить часами.
"Еще раз спасибо, что позволил мне остаться", — сказала Марго, украдкой взглянув на лицо Люка. На самом деле она хотела сказать следующее: Знаешь ли ты, почему я здесь? Помнишь ли ты свой диагноз? Как ты справляешься со всем этим? Но каждый раз, когда она заводила разговор о его болезни, голос Люка становился жестким. Марго поняла скрытые под этим эмоции — ее дядя терял рассудок в разрушительно молодом возрасте пятидесяти лет, и он был напуган. Поэтому она говорила об этом. Когда она предложила переехать к нему, она сказала, что ей нужно сменить обстановку и она хочет быть ближе к нему, сославшись на выдуманную "новую гибкость на работе" как на хорошую возможность сделать это.
"Конечно", — сказал Люк, глядя на свою пиццу. "Ты знаешь, что тебе рады в любое время".
"И просто помни, что я всегда рада помочь, так что если тебе что-нибудь понадобится…"
Люк улыбнулся, но улыбка была натянутой. "Спасибо, малыш".
Марго открыла рот, чтобы сказать что-то еще, но он уже сменил тему. "Эй, как дела у Адама? А как твоя мама?"
Марго подавила вздох. Они только что перескакивали с одной щекотливой темы на другую, и она не знала, как сориентироваться во всем этом. Еще полгода назад она никогда не решалась сказать дяде правду — ни о его брате, ни о чем-либо еще. Но с его диагнозом он казался хрупким, а из своих исследований она знала, что хрупкость может привести к перепадам настроения и вспышкам. До сих пор это случалось всего несколько раз по телефону, но мысль о том, что Люк может потерять себя, пугала ее. "Он…"
"Все еще злобный пьяница, который отказывается от помощи?"
Марго разразилась удивленным смехом.
"Да ладно, может, я и теряю рассудок, но я никак не могу забыть об этом", — сказал он, и она рассмеялась еще сильнее.
Не то чтобы она находила что-то смешное в том, что ее отец любил виски больше, чем своего единственного брата и единственную дочь, но это был дядя Люк, которого ей не хватало. Единственный человек в городе фальшивых людей, который всегда говорил правду. Человек, благодаря которому Марго чувствовала себя понятой без всяких усилий. Человек, чье чувство юмора было точно таким же, как у нее, который однажды заставил ее так сильно смеяться, что газировка потекла у нее из носа. К тому же, отсутствие привязанности отца, да и матери, если уж на то пошло, было для Марго не в новинку. В ее детстве в доме царила атмосфера крикливых споров, сопровождавшихся битьем стаканов о стены. Именно поэтому она была так близка с Люком. Каждый день после школы она шла к дяде, а не к себе домой. По выходным она оставалась у него на ночь. Она могла бы переехать к нему и Ребекке — они
