что он основ не помнит, а?
Женщина чуть заметно вздрагивает, опускает взгляд и принимается разглаживать ткань юбки.
— Видно, прикосновение к Источнику так повлияло, — неуверенно произносит она.
— И каким же образом произошло это прикосновение? — издевательски прищуривается мальчишка. А я понимаю: всë он уже и так знает. Может, даже побольше того, что было написано в дневнике Максина.
— Я сам инициировал подключение к Источнику, — перевожу внимание на себя. — Риск был велик, но у меня получилось.
Орлина неверяще вскидывается: она явно была абсолютно уверена, что сама всë это придумала и организовала. А мелкий старейшина с осуждающим видом качает головой.
Ну да, конечно. Судя по реакции окружающих, бывшему хозяину моего тела надо было вообще ничего со своей магической ущербностью не делать. Чтобы не создавать проблем уважаемым людям. Желательно вообще сидеть на месте, не отсвечивать и дожидаться, пока о тебе вспомнят, чтобы прикончить.
Не дождëтесь!
С трудом поднимаюсь на ноги, подхожу к пацану и нависаю сверху.
— А я твоего мнения не спрашивал, старейшина-как-тебя там. В своих делах я сам разберусь. Бывай.
Физиономия мальчишки раздражённо морщится. А я отправляюсь на выход. Кажется, мне всё-таки лучше заглянуть в лазарет. Фати меня, конечно, успела слегка подлатать, но надо бы получить полноценное лечение. Заодно присмотрю за Ангваром с Эмой. И пусть даже не надеются, что теперь я оставлю их в покое.
За спиной слышу шелест юбки. Орлина тоже решила за мной последовать. Более того — она торопливо меня догоняет и хватает под локоть, старательно приноравливаясь к моим шагам.
— Зачем ты так со старейшиной? — негромко выговаривает женщина. — Ещё и сам признался, что нарочно это устроил. Теперь наверняка накажут ведь.
Вот только долбёжки в мозг мне сейчас не хватает.
— Пусть знает, что не все его боятся, как Ангвар, — отрезаю я. — Не понимаю, что такого страшного в маленьком ребëнке.
— Это ты зря, — слышится сзади. Настырный малец, оказывается, увязался следом. — Немало было тех, кто серьёзно жалел, что со мной связался. Как бы ты не побывал на их месте.
— О сделанном жалеть привычки не имею, — не оборачиваясь, сообщаю пацану. — А что, кайзер тоже в число пожалевших входит?
Судя по голосу, Олгаф усмехается:
— Так ты знаешь эту древнюю байку. На самом деле там всë было совсем по-другому.
— Откуда ты знаешь, что именно я слышал? — возвращаю усмешку. — Может, именно то, что там было.
А мы наконец добираемся до точки входа в пространственный туннель и все вместе перемещаемся к лазарету. Понятия не имею зачем Орлина с Олгафом увязываются за мной. Впрочем, дело их.
— … поэтому его надо поскорей убить, — слышу первым делом, стоит мне материализоваться на точке выхода. Ого! Кого это там уже линчуют?
Перед зданием лазарета толпится народ. Тут же на скамейке со скорбным видом восседает Ангвар. В митинге он участия не принимает, но, по всему видно, поддерживает. Выступает же какой-то невзрачный мужик, которого я уже не раз видел в свите Ангвара.
Точнее, выступать он уже закончил, потому что толпа разразилась криками поддержки.
— А я вам говорю, никаких убийств на моей территории! — звонко чеканит обозлëнная Фати. — Вот выздоровеет — делайте тогда с ним, что хотите!
— Защищаешь порченного? — верещит мужик. — Может, ты и сама уже…
— А ты проверь, — язвительно хихикает девушка. — Только за достояние своë потом не обессудь. Если оно у тебя ещё осталось.
Широким, насколько это возможно в моëм состоянии, шагом подхожу поближе и расталкиваю толпу. Увидев меня, Фати радостно улыбается.
— Что это вы тут делаете? — интересуюсь напористо, обводя взглядом собравшихся. — Улики уничтожаете?
— Там порченный! — ябедничает мужик, тыкая пальцем в сторону лазарета. — А эта ведьма…
— Эфирное заражение у Эмы отсутствует, — прерывает его Фати. — Для нас он совершенно не опасен.
— А ещё он может рассказать Иерарху кое-что неудобное про твоего господина, — поддакиваю я. — Поэтому его надо поскорее прикончить, правда?
Мужик морщится, как от зубной боли. Но ни соглашаться, ни отрицать не торопится. Наверное, потому что к нашей тëплой компании подходит Олгаф. Ну и Орлина, конечно. Только против обыкновения женщина тиха и задумчива. Будто пытается что-то осмыслить.
— Мальчик прав, — кивает старейшина в мою сторону. — Сначала пострадавшего необходимо допросить, а уж потом решать, что с ним делать.
Олгаф бросает острый взгляд на поджавшего хвост сына, но тот ничего не произносит.
— Между тем, — продолжает юный старейшина, — я кое-что понял. Принять решение, дабы разобраться в вашей склоке, нужно немедленно. Сначала ты, Ангвар.
Заместитель Иерарха резко вскидывает голову, чтобы хоть наказание принять достойно. Но нервно подёргивающаяся здоровая щека его выдаёт. Впрочем, это может быть последствие травмы — располосовал его Эма знатно, ничего не скажешь.
— Знаешь, Ангвар, какая добродетель лежит в основе любого крепкого объединения? — задушевно вопрошает старейшина. И сам же отвечает. — Наверняка ты сейчас подумал, что подчинение. Почти. Не подчинение, но смирение — вот что важно для любого человеческого объединения. И что же значит это смирение, Ангвар? А то, что каждый человек занимает ровно то место, которое ему принадлежит. Или которое, — Олгаф бросает косой взгляд на меня. — Способен взять и удержать силой. Ты понял, в чём была твоя главная ошибка, Ангвар?
— Да, отец, — смиренно склоняется повеселевший мерзавец. — Я пронесу ваши слова через отмеренный мне срок.
— Отлично! — хлопает в ладоши старейшина. — Тогда собирайся.
— Куда⁈ — мигом вскидывается Ангвар.
Мальчишка-старейшина кровожадно улыбается:
— Церковь Второго пришествия, монастырь Служения. Ну ты знаешь, тот самый, который на юго-западе, на границе с тролльей республикой.
Судя по вытянувшейся роже Агнвара — и правда знает, причём исключительно недоброе. Но спорить он даже не начинает — по всему видно, что тут как старейшина скажет, так и будет.
— Что касается пострадавшего, — продолжает Олгаф, — то до полного выздоровления он находится под моей защитой и ответственностью. Решение по нему я приму позже. Негоже оставлять парня без права голоса.
Над толпой повисает молчание, но спорить со старейшиной никто не решается. Я тоже не собираюсь: пусть эти двое голубчиков подуспокоятся, тогда-то я их и прищучу. Справедливость не терпит суеты.
— А теперь насчёт тебя, Макс, — поворачивается ребёнок ко мне. В его глазах мне чудится злорадство. — Я выслушал твои соображения и согласен, что в них есть рациональное зерно. То, что ты говоришь про силу и ответственность — так вообще хоть в учебник вноси.
Настораживаюсь. Если сейчас он меня хвалит, значит гадость приберёг напоследок, так? И Олгаф не разочаровывает.
— Только ты, Макс, — говорит резко, будто гвозди вбивает, — превратно понимаешь нашу и
