class="p1">Капитан первого ранга Российского, Его Императорского Величества Флота, временно приписанный к разведотделу Тихоокеанского флота, Владимир Воронцов рассеянно улыбаясь, но на деле подмечая все, до последней мелочи — в этот момент снова посмотрел назад в видоискатель фотоаппарата. Никто, похоже, не привязался… так оно и лучше. Город он знал плохо, совсем не так, как следовало бы его знать, если придется рубить хвост. Нет… конечно, он изучал карту города, запоминал названия улиц, контрольные точки, назначенные американцами, возможные пути отхода. Но карты — это одно, а реальный город, с его реальной жизнью на улицах — это совсем другое. Тем более, если этот город Гонконг.
Такси притормозило в очередной пробке, водитель раздраженно выругался и наколотил кулаком по клаксону, проклиная только вчера купивших машину крестьян. Пора!
…
— Да что же это такое… Скотина, тебя мать от быка родила! Видите, мистер, что делается! Настоящий…
Ба взглянул в зеркальце, специально установленное в салоне так, чтобы видеть пассажира — и поначалу не понял, что не так. Только через несколько секунд он понял — пассажира нет!
— Мистер, вы где?.. — глупо спросил Ба.
Но обернувшись, увидел на сидении только купюру в сто гонконгских долларов.
Чудеса…
…
Его звали Ли — но это было не его имя. Ему было все равно на него: люди должны были, как-то к нему обращаться, как-то его называть — и это имя было ничем не хуже других. Было у него и другое имя — но никто, кроме таких же, как он, не понял бы, что оно означает. Ведь языка, придающего беспорядочному набору звуков положенный смысл, не существовало. Считалось, что последние его носители погибли во время Токугава бакуфу[1], когда, опасаясь смерти, приходящей на кошачьих лапах, сегуны из рода Токугава посылали на остров Хоккайдо, самый крупный и самый северный остров Метрополии одну карательную экспедицию за другой, чтобы истребить носителей смертельного знания и избавиться от страха, приходящего в самые темные ночи в замки в Киото и Эдо[2]. Этот язык относился к группе северных диалектов и его по неизвестным причинам никто не изучал.
Он давно научился жить в больших городах и не испытывал страха ни перед чем — ведь умение слиться со средой, стать таким же как и все — было неотъемлемой частью учения смерти. Смерти, приходящей на кошачьих лапах[3]…
Сейчас он был одет как крестьянин, пришедший в город, чтобы наниматься на работу: бедно, но чистенько, так чтобы понравиться белому человеку, хозяину. Ночью — он добрался до аэропорта и несколько часов ждал, пока не прибудет человек, которого он ждал. Потом — он пошел за гайджином до стоянки такси, запомнил машину, в которую он сел — а сам бросился к автобусу, который отъезжал в город и привычно забрался на его крышу, где были установлены газовые баллоны. Он сделал это так быстро и незаметно, что никто не видел, как он это сделал. Но если бы и увидели — он был не более чем китайским поденщиком, у которого нет денег на билет.
Прямо в дорожном потоке — он перепрыгнул на крышу грузовика, едущего в одном и том же направлении, что и такси: он не был дикарем и мог воспользоваться автобусом нормально или даже нанять такси — но он не был уверен в том, что его не запомнят. Потом — такси въехало в город, скорость его движения резко упала — и он спрыгнул с грузовика и побежал. Так он и бежал за такси, передвигающимся от пробки к пробке — больше часа, не испытывая ни грамма усталости. Это не было сложно для него — его предки могли бежать всю ночь, потом день, а потом еще одну ночь со скоростью спасающегося от охотников оленя. Он сам — так уже не мог. Впрочем, его учитель рассказывал ему о том, как один лекарь заметил, что женские лекарства, ранее лечившие только женщин — теперь подходят и для лечения мужчин. Это было прискорбным свидетельством упадка в обществе…
Таких как он в Китае называли «ванг», что означало — кара, несчастье, бедствие. Ему было все равно то, как его называли. Как и то, какие бедствия он приносил — его учили быть верным лишь клану и подчиняться приказам. Ни больше, ни меньше…
Когда такси остановилось, и гайджин вышел — он уже был рядом, простой крестьянин, приехавший в благополучный Гонконг из нищей китайской деревни, чтобы наниматься на поденную работу. Никто не обращал на него внимания больше, чем на бродячую собаку. Гайджин пошел в питейное заведение… видимо, там будет встреча, или что-то в этом роде. Ему не приказывали узнать, с кем именно. Выклянчив несколько монет у прохожих и получив, в конце концов, пинка — он скрылся в переулке, потирая ушибленное место: его глаза уже присмотрели как минимум два места, где он может ожидать гайджина, оставаясь незамеченным…
…
Бар находился, как это и было принято в Гонконге, — не на самой улице, а в проулке, туда вела грязная, вонючая дорожка, заваленная мусором, гниющими пищевыми отходами, на которые китайцы совершенно не обращали никакого внимания. Гонконг находился на стыке двух миров, Востока и Запада, цивилизации и варварства. Асфальтированные англичанами дороги и здания-муравейники в двадцать этажей, построенные англичанами, здесь соседствовали с крысами, кучами мусора и трущобами, а меньше чем в миле от знаменитого отеля «Раффлс», одного из лучших в мире — была опиумокурильня, тоже одна из лучших в мире, где отдали Богу душу немало любителей приключений. В последнее время Гонконг сильно разросся, строились новые небоскребы, город занимал одно из первых мест в мире по количеству «Роллс-Ройсов». Виной всему был легендарный «золотой треугольник». Место в горах, куда почти невозможно добраться, там несколько генералов затеяли свой бизнес на широкую ногу. Выращивание опиумного мака — но не на опиум. Теперь — «звездой экрана» был наркотик нового поколения, первоначально созданный как лекарство, а теперь все более и более успешно вытесняющий опиум. Для опиума нужна была трубка, кровать, опытный служитель — для этого же нового наркотика нужна была только столовая ложка и шприц. И если опиумный наркоман хоть как-то мог держать себя в руках — то новый наркотик буквально за несколько приемов вызывал абсолютное привыкание. Имя новому наркотику было — героин.
Название бара тоже было самым обычным для этих мест — «888». Три восьмерки, по верованиям китайцев число 8 — счастливое, три восьмерки обозначает абсолютное счастье. Само название этого места
