– Пробовал, а как же… Только…
– Что «только»?
– У меня нехарактерный голос, – неохотно признался Денис. – Не попадает в каноны.
– Слишком высокий? Фальцет, контратенор?
– Нет-нет, более низкий. У меня мастер по вокалу определил диапазон А3-А5.
– Так это же очень хороший показатель! Настоящий тенор-баритон. И что?
– А то, что вместо баритона по факту я выдаю меццо-сопрано в том же диапазоне, – невесело усмехнулся Денис. – И это никому не нравится – ни мне, ни слушателям.
– Хорошо, Тилляев, – произнесла Людмила, добавив теплоты в голос и изобразив полными губами доброжелательную улыбку. – Как бы там ни было с вокалом, думаю, вы подойдёте. Хотя, конечно, нам со Светланой Викторовной надо кое-что обсудить.
– Я понимаю, – чуть наклонил голову Денис. – Спасибо, что приняли меня.
С этими словами Тилляев повернулся и вышел из кабинета. Женщины молча посмотрели ему вслед.
– Самоуверенный, – произнесла помрежа. – Мы его ещё не приняли.
– Согласна, – подтвердила актриса. – Но он не глуп. Думаю, он отлично понял, в какой момент надо вставить эту двусмысленность.
– Но это хорошо или плохо?
– Что именно?
– Что он сообразительный. Я бы предпочла иметь дело с более простоватой молодёжью.
– Вы это серьёзно? – сухо спросила Светлана.
– Вполне. Мы не знаем, какого рода «воспитание» он получил в том театре. Вдруг его что-то здесь не устроит?
– Людмила Ивановна, при таких обстоятельствах он не станет гнуть свою линию… Даже если она у него есть. Ведь он – беженец по сути. Будь я на его месте, я бы прогнулась под многое. Куда ему ещё податься? Даже с рекомендациями Ласкевича? Москва его сожрёт, а у нас он, глядишь, человеком станет.
– Вполне возможно… Но у меня к вам просьба. Понаблюдайте. Если вдруг он будет плохо прогибаться или – хуже того – гнуть свою линию…
– То мне придётся ненавязчиво помочь ему стать немного гибче, – понимающе кивнула Светлана.
– Конечно. Да, и вот ещё что. Ему ведь девятнадцать. Если мы слишком быстро протолкнём для него гражданство, в мальчишку тут же вцепится военкомат.
– Это верно.
– Он не годится для армии. И не нужен ей. Даже в военном оркестре.
У Светланы перед глазами встала фигура Дениса, когда он, развернувшись, покидал кабинет. Стройный, подтянутый… Но «статным» его не назвать. Узковатые плечи, слишком тонкая талия. Бёдра чуть широковаты, пожалуй. А какие руки!.. Изящный юноша. Не для армии природа таким его создала. И делать мальчишке там нечего. Сломают его солдафоны.
– А наш администратор… – начала Светлана.
– На Москвина вся надежда, – закончила Людмила. – Если Семёныч подаст все документы куда надо, то ему будет абсолютно поровну, что потом случится. Нужно проконтролировать эту ситуацию и объяснить ему, что тут особый случай.
– Мы ещё не знаем, что у Тилляева по состоянию. Может, он хроник какой-нибудь…
– Давайте исходить из того, что у него железное здоровье, – произнесла Людмила. – О таких вещах надо думать задолго до того, как ему бросят в ящик повестку, и всем нам придётся бегать с высунутыми языками.
– Раз мы заговорили об этом, то вопрос – брать или не брать парня в труппу – уже можно считать решённым?
– А это зависит от того, что вы увидите на этой кассете. Но мне он нравится.
«Мне тоже», – подумала Света, вспоминая удивительный взмах длинных ресниц.
* * *
Между тем тот, чью судьбу сейчас решали помощник режиссёра и ведущая актриса, добрался до переговорного пункта и набрал номер города, который совсем недавно превратился в зарубежный. Начал считать длинные гудки.
«Только бы папаша или брат не подошли к телефону», – подумал он.
– Холо, – произнёс молодой девичий голос в трубку.
– Гюльнара, привет! – сказал Денис. – Как дела у вас? Здоровы ли родители?
– Все хорошо, слава аллаху!
«Не иначе, кто-то из родственников рядом», – расстроился Денис.
– Сестра может трубку взять? Но только так, чтобы моё имя не прозвучало. Понимаешь, да?
– Иншалла, Айгуль! – произнесла сообразительная девочка. На несколько секунд на линии повисла тишина, затем послышалось осторожное:
– Я слушаю.
У Дениса бешено застучало сердце.
– Зульфия, привет!
– Привет! Наконец-то! Я уж места себе не нахожу. Как ты там?
– Кажется, дело идёт на лад. Сегодня был на собеседовании, думаю, процентов девяносто за то, что меня возьмут.
– Было бы славно…
– Конечно. Всё идет по плану. Надеюсь, скоро получится снять жильё, и ты сможешь ко мне приехать. Придумаем что-нибудь.
– Ох, поскорее бы… Я скучаю, Денис, очень!
– Я тоже.
– Тут с каждым днём просто даже дышать становится всё труднее. Я уже в обычном платье боюсь на улицу выйти. Или в юбке. Даже длинной, до колен. Обязательно кто-нибудь в спину гадость прошипит. Отец сроду в мечеть не ходил, сейчас всех по утрам на намаз поднимает. Маму заставляет только в платке чёрном на улице появляться. Но это теперь почти все женщины и так носят. В общем, ужас, ужас.
– Действительно. Я обязательно тебя вытащу, верь мне. Здесь хорошо. В России теперь настоящая свобода. Никто не заставит носить то, что ты не хочешь. В театрах можно ставить всё что угодно – ни с кем не надо репертуар согласовывать… Одно плохо – денег ни у кого нет, и цены каждый день растут…
– Ну так и здесь то же самое, только ещё и работы нет никакой.
– Ничего, главное, что ты у меня есть. Скоро увидимся. Потерпи, солнышко. Я тебя люблю!
– Я тоже тебя люблю, – тихо, чтобы не услышали родные, произнесла Зульфия.
* * *
Света набросила на голое тело короткий шёлковый халат лилового цвета, зажгла неяркий светильник с оранжевым абажуром, после чего неспешно расположилась на диване, вытянув длинные, гладкие ноги. Убедилась, что бутылочка красного вина с бокалом и пачка «вог» с пепельницей находятся в зоне доступа, затем направила пульт видеодвойки на аппарат, стоящий на тумбочке, и нажала кнопку «плей». С характерным звуком механизм вытянул ленту из загруженной кассеты, и на экране телевизора заметались плавающие вверх-вниз горизонтальные полосы.
Светлана радовалась, что у неё на этот свободный от выступлений вечер появилось важное задание – есть чем занять голову. С одной стороны, ей нравилось чувство комфорта, которое невозможно ощутить, если ты живёшь не одна. С другой – подобные вечера чем дальше, тем чаще навевали ненужную хандру, напоминая, что ей, Севостьяновой, уже тридцать восемь, и обратного отсчёта не предвидится, несмотря на йогу, массаж и прочие ухищрения, позволяющие окружающим верить, что актриса навсегда остановила свое время незадолго до цифры «30».
