– Я так думаю, – сказала Атаманова сухо, – хватит уже этих ярлыков: «лесбиянка», «натуралка»… Мы ведь просто люди, и должны жить без всяких штампов. Они нам нужны не больше, чем нашивки на тюремной робе. Кстати, да. Не нужно обольщаться. На нас сейчас понемногу будут давить. Дело, конечно, в первую очередь во мне… Но не только. Ещё и в нашем репертуаре, как ни странно. Совсем недавно о подобном не могло быть и речи. А сейчас вдруг из Минкульта вопросы стали поступать. И ладно, что только вопросы. Я уже не говорю о том, какую гадкую волну епархия поднимает. Кому интересно, в пятничном номере «Благовеста» есть занятная статья про нас с вами. Сравнивают не с кем-нибудь, а с сектантами.
– Я так понимаю, они не могут простить, что мы отвоевали «Октябрь» обратно? – спросил Меликян.
– Это само собой – обида на все времена. Но дело не только в здании, – заметила Пронина.
– А что Москву не устраивает в нашем репертуаре? Сегодня же представить немыслимо, чтобы согласовывать афишу, – сказала Маша. – Да и с кем? Парткомов же больше нет.
– Мы заявили пьесу братьев Стругацких «Жиды города Питера, или Невесёлые беседы при свечах». Все знают, да? – риторически спросила Атаманова. – Название вызывает у чиновников Минкульта какой-то нездоровый интерес. Несмотря на то, что оно придумано не мной, а самими авторами, знаменитыми писателями.
– Цензура у нас запрещена, – напомнил Меликян. – Сверху больше никто не курирует ни театры, ни кино, ни концерты. Вообще ничего, связанного с культурой. Хватит уже!
– Верно. И мы обязательно поставим эту пьесу, именно под оригинальным названием. И станем держать её в репертуаре так долго, пока она будет вызывать интерес у людей. А она будет.
– Конечно, – сказала Молотова. – Ядовитая вообще-то вещь. И страшненькая.
– Там один парафраз чего только стоит, – добавил Меликян и процитировал:
Товарищ, знай, пройдет она,
Эпоха безудержной гласности,
И Комитет госбезопасности
Припомнит наши имена!
– Данил тоже будет там задействован, – обратилась Глущенко к Кулагиной. – У него роль студента-мулата. Нашего соотечественника, у которого мама местная, а папа приезжал в командировку.
Маша сказала это без малейшего намёка на улыбку.
– Я поняла, – произнесла Настя. – Амплуа у него действительно интереснее, чем это могло показаться на первый взгляд.
– Но дело-то не только в амплуа, – заговорила Евгения Эдуардовна. – Человек может быть кем захочет. Это право любого. И не только на сцене.
– О, я видела по нашему каналу ваше выступление перед субботним спектаклем, – воскликнула Настя. – Честно скажу, была под впечатлением. Но мама точно не пришла в восторг, даже выключила телевизор на этом месте, внезапно сильно расстроившись…
– В таком случае, я закончу, – сказала Атаманова. – Это недолго. Осталось совсем мало времени.
Сняв очки и встав во весь рост, женщина произнесла:
– Мы все актёры в этой жизни, и мы вправе самостоятельно принимать какую угодно роль. Мы можем быть кем угодно, но если нас вдруг перестанет что-либо устраивать, то имеем полное право заново переписать эту роль для себя лично. В отличие от сценических рамок, в реальной жизни у нас нет сценариста или режиссёра, которые направляли бы наши действия и поступки. У нас есть другое. Более важное, чем наличие художественного или любого другого руководителя.
Наша свобода.
