было наплевать на наказы, запреты и наказание. Хотелось хотя бы раз забыть об ответственности и поступить по-своему. Эйрин решительно откинула волосы назад, коснулась легонько вечно холодными пальцами висков, стараясь успокоить бешенный от страха пульс, и, убедившись, что её никто не видит, выскользнула из пещеры.
У Эйрин перехватило дыхание, когда ей открылся тот мир, что раньше был недоступен. Высокая твёрдая гладь, которую люди называют небом, переливалась перламутром, как раковина — её девушка увидела в вещах отца, пока старалась найти ответы на вопросы, так и не слетевшие с губ. Тогда казалось важным узнать, почему папа так беспокоится о том, что ей никогда не выйти на поверхность? В конце концов, Эйрин всегда могла стать одной из Отчуждённых, и никто и слова бы не сказал против — так ей казалось когда-то. Отец пропал, и спросить у него она уже не могла. И поэтому Эйрин продолжала тонкими пальчиками перебирать его вещи, откладывая в сторону пожелтевшие письма, деревянные бусы с неизвестными ей символами на бусинах, скрученные листья табака, которые по просьбе отца ему доставляли Отчуждённые… Сейчас беспокойство папы уже не казалось напрасным. Эйрин знала, что мать никогда не позволит ей стать Отчуждённой. Никогда.
Девушка свела тёмные брови к переносице, вспоминая об отце.
— Я здесь, папа. И я увижу всё то, что ты так хотел мне показать.
Эйрин разгладила указательным пальцем морщинку между бровей и снова подняла голову вверх. Пока она бродила по лабиринтам своих воспоминаний, небо успело потемнеть и теперь напоминало своим цветом укоризненный взгляд рассерженной матери — тёмно-синее, иногда вспыхивающее росчерком падающих звёзд, оно казалось ещё прекраснее. Хотелось дотронуться до него рукой, обхватить ладонями и замереть. Но медлить было нельзя, Эйрин и так потеряла слишком много времени, думая об отце. А ведь в любой момент её могли хватиться. Пора было отправляться в путь. Она поднялась с камня, на котором сидела с тех самых пор, как выскользнула из пещеры, поправила тёплое платье, натянув подол на острые коленки, закинула распущенные волосы за спину и пошла туда, где небо светилось ещё ярче, чем над пещерами.
Спустя какое-то время Эйрин начала жалеть, что ослушалась мать. Лёгкие, не привыкшие к чистому воздуху — обжигало огнём. Каждый вдох причинял боль. Она пульсировала в груди, растекалась по телу ядовитой волной и возвращалась обратно. Эйрин прикрыла глаза. Как только солнце окончательно скрылось за горизонтом, начался сильный ветер. Он сбивал с ног, сыпал песком в лицо — поверхность не хотела принимать чужака. Но Эйрин упрямо продолжала идти вперёд. Ей казалось, что этот мир таит в себе гораздо больше чудес, чем хочет показать. Мрачная красота небес, кровавое зарево заходящего солнца, зелень — живая, влажная зелень под ногами — всё это пьянило больше, чем пугало неистовство природы. Но сил у Эйрин становилось всё меньше. Она уже почти была готова сдаться, повернуть назад, довериться матери и шести жрицам, всю жизнь утверждавшим, что ведьмам не место среди людей, как увидела впереди поселение. Из последних сил Эйрин направилась к нему.
Маленькие дома с цветными ставнями и горящими тёплым мягким светом окна. Запахи, сводящие с ума так, что в желудке начало бурчать. Тихие звуки флейты, доносящиеся откуда-то с другого конца деревни. И люди. Эйрин встала посреди дороги, не обращая внимания на человеческий поток, готовый смыть, снести её, увлекая за собой. Люди. Так много людей. Девушки с парнями, женщины с детьми, мужчины, старики — все они лавиной неслись на неё, не прекращая говорить, смеяться, плакать, требовать и умолять, пахнуть хлебом, мясом, ветром, песком и землёй. В глазах рябило, звуки становились всё громче и громче, запахи сводили с ума… Эйрин чувствовала, как где-то глубоко внутри неё натянулась тонкая звенящая струна и, натянувшись, задрожала. Задрожала, готовая лопнуть в любой момент. Лопнуть от очередного запаха, звука или случайного прикосновения…
— Эй, красавица!
Прямо перед ней вынырнуло смуглое лицо с глазами цвета травы, которую она не раз топтала сегодня ногами.
— Чужачка, что ли? — спросил парень, но Эйрин уже не слышала его. Она снова и снова смотрела на губы, которые двигались будто сами по себе. И этого хватило, чтобы весь кошмар пережитого за один день свалился на её плечи. Эйрин попыталась вдохнуть, но её лёгкие обессилили от боли, и девушка закрыла глаза, проваливаясь в спасительную беззвучную темноту.
* * *
Она слышала еле различимые голоса, сливающиеся в один бесконечный монотонный гул. Хотелось зажать уши, спрятать голову под подушку в таком привычном и спасительном движении, но Эйрин не чувствовала рук. Ей казалось, что тело, ещё вчера такое сильное и выносливое, превратилось в огромный комок слизи. Без мыслей и конечностей.
— Дав, не стой столбом, помогай.
— Мааам, дай отдохнуть, эта девчонка только кажется лёгкой, а на самом деле…
— Тшшш, видимо, девочке нелегко пришлось. Она же почти не дышала. И бледная какая вон. Пусть поспит. А ты, сына, давай, к А́йрис сбегай за настойками да мазями, я все извела, когда твою голову в порядок приводила.
— Вот так и спасай обиженных, а потом ни сна, ни отдыха, — шутливо пробурчал второй голос.
Туман в голове Эйрин медленно начал рассеиваться. Она попыталась открыть глаза, раздирая слипшиеся ресницы, но затылок пронзила резкая боль, растекающаяся громкой и невыносимой пульсацией по всему телу. Эйрин с тихим стоном снова опустила ресницы и облизала сухим языком пересохшие губы.
— Очнулась, милая, — снова услышала она приятный мелодичный женский голос, — лежи-лежи, тебе сейчас лучше не двигаться. — Эйрин почувствовала, как ей на лоб опустилась прохладная ладонь.
— Где я?
— Мой сын увидел тебя на площади и, когда ты потеряла сознание, принёс к нам в дом. Не переживай и ни о чём не беспокойся. Сейчас главное — вылечить тебя.
Но Эйрин уже не слышала этих слов, проваливаясь в спасительный сон.
* * *
Она снова очнулась, почувствовав аромат пряных трав и выпечки. Легкие саднило, затылок всё ещё ныл, но теперь безумно хотелось кушать, и желудок скручивало от голода. Эйрин приподнялась на кровати, опираясь на локти. Живот снова свело. Она огляделась. Маленькая уютная комнатка совсем была не похожа на её спальню в пещерах. У противоположной от кровати стены находился деревянный круглый стол. На столе лежала белая вязаная салфетка, на салфетке
