ответить. Да, Ельбергу много чего приходится принимать в расчет.
Чаще всего ему звонят люди одинокие, которым не с кем словом перемолвиться, а им так нужно, чтобы их выслушали, вот они и обращаются к Ельбергу, хотя нередко несколько лет вынуждены ждать, пока можно будет излить душу. В большинстве своем это женщины, домашние хозяйки, которые целыми днями толкутся по дому одни с пылесосом и половой тряпкой в руках; чтобы сделать свое существование хоть чуточку более содержательным, они звонят в радиостудию. Но изредка в трубке раздается и мужской голос.
— Здравствуйте, господин Ельберг, с вами говорит Могенсен, торговец из Вальбю.
— Вальбю — это в Копенгагене, — с гордостью уточняет Ельберг.
— Совершенно верно, — говорит торговец.
— Как там сейчас погода в Вальбю?
Выясняется, что в Вальбю накрапывает дождь, но Ельберг убежден, что он скоро пройдет, это, по всей вероятности, случайная тучка. Он спрашивает, что Могенсен хотел бы послушать, и торговец просит сыграть «Панталончики любимые мои», песенка нравится ему своей бодростью и оптимизмом — нынче это нужнее всего.
— Я вот не могу понять, почему вы ничего такого по телевидению не передаете. Почему обязательно нужно показывать что-то до того заумное и унылое, что нам, простым людям, и не ухватить, в чем там смысл. Нам бы нужно попроще, повеселей, чтобы развлечься и отдохнуть, а забот да печалей у нас у самих хоть отбавляй.
— Да, да, — Ельберг явно предпочитает не касаться качества телевизионных программ, — в наши дни нелегко держать собственную торговлю.
— Еще как нелегко, уж я-то знаю! — И тут Могенсена прорывает, и он не может остановиться, говорит и говорит. О мелких предпринимателях и трудностях, которые они переживают, о гигантских супермаркетах, вырастающих повсюду как грибы после дождя; и каково всю жизнь гнуть спину, собственным горбом выбиваясь из нужды, а теперь, в его возрасте, слишком поздно начинать все сначала; и государство должно бы оказывать поддержку, а так что хочешь, то и делай… Все это, видно, давно наболело, но торговцу не с кем было поделиться, и вот теперь его жалобы выливаются на Ельберга, а тому не остается ничего другого, как вставлять в подходящих местах «да, да» или «подумать только». Он хорошо понимает Могенсена, попавшего в тяжелое положение, и ему очень жаль его прерывать, но время-то идет, пора уже задать ему обязательный вопрос, между тем торговец настолько поглощен собственными проблемами, что слова Ельберга с трудом доходят до его сознания и, когда тот спрашивает, что такое аметист — животное, драгоценный камень или же цветок, — он никак не может сосредоточиться и в конце концов отвечает, что цветок.
— Вот ведь досада, — с сожалением говорит Ельберг, — ну ничего, сейчас мы сыграем для вас «Панталончики любимые мои», и желаю вам удачи и всяческих успехов.
— Спасибо, что вы меня выслушали, — благодарит торговец, и Ельберг с ходу отвечает, что это же его работа, ему за это деньги платят, но тотчас спохватывается: он ведь знает, слушателям всегда неприятны разговоры о том, что сотрудники радио получают деньги за свою работу, это лишний раз напоминает им о непомерно высокой и беспрерывно растущей плате за радио.
Много лет тому назад жил да был лавочник, которого угораздило что-то такое изобрести — и это его погубило. Он продал магазинчик и вложил все деньги в свое изобретение, но ничего путного не получилось, и он потерял все, что имел. Да, вот так оно и бывает. А теперь его преемник сидит в задней комнате магазинчика и слушает передачу «Позвоните на радио», в которой для него исполняют «Панталончики любимые мои». Он ляпнул во всеуслышание, что аметист — это цветок, и не может себе простить, что на него нашло затмение и он сморозил такую чепуху, ведь в самом-то деле он прекрасно знает, что такое аметист. И не оттого он злится, что ему не досталась эта пластинка, у него все равно нет проигрывателя, но передачу слушало множество людей, а он так постыдно сел в лужу. Кому же приятно публично сесть в лужу, лавочник злится и сам не рад, что позвонил на радио.
У нашего лавочника и так-то неприятностей выше головы, времена стоят тяжелые, причем уже давно, а тут еще месяца два назад недалеко от его лавки открылся огромный супермаркет, и это уже сказалось на его торговле. Она с каждой неделей сокращается, и, если не произойдет решающих изменений, недалек тот день, когда он будет вынужден закрыть свой магазин. Ведь это же безобразие, власти должны бы вступиться за мелких предпринимателей, быть может, запретить строить магазины размерами больше определенного стандарта или еще что-то сделать, им виднее. Не то чтобы лавочник Могенсен был сторонником государственного вмешательства в торговые дела, напротив того, он либерал и сторонник свободного предпринимательства, но должен же быть какой-то предел, и подобно тому, как есть закон, устанавливающий часы работы магазинов, чтобы никто не торговал в любое время суток, отбивая доходы у других торговцев, можно было бы принять закон, предусматривающий ограничения для супермаркетов, полагает лавочник. Он, конечно, либерал, но отнюдь не анархист.
В магазин входит покупатель, лавочник знает его, это один из его должников, ради приличия он время от времени заглядывает и покупает какую-нибудь мелочишку. А сам между тем потихоньку ходит в новый магазин, лавочник однажды поймал его с поличным, когда тот тащил продукты в большой полиэтиленовой сумке с фирменным знаком супермаркета. Он явно чувствовал себя неудобно, глупо улыбался и плел какой-то вздор, что, мол, хотел только посмотреть, чем они там торгуют.
— Вы и покупки сделали солидные, — заметил тогда в ответ лавочник.
Покупки? Ну, раз уж он туда зашел, так решил заодно и купить, что нужно. Но это просто так, в порядке исключения, а вообще ноги его больше там не будет, Могенсену опасаться нечего, он его лавку ни на что не променяет.
Покупатель виновато оправдывался, но не может же Могенсен запретить ему покупать продукты в новом магазине, хоть этот человек и задолжал ему деньги. Лавочник знает, большинство остальных его покупателей тоже ходят теперь в супермаркет, а к нему забегают, если очень торопятся или если забыли там что-нибудь купить, однако все они упорно делают вид, будто побывали в новом магазине всего разок, просто из любопытства. Да что там говорить, никому не запрещается покупать продукты в супермаркете, хоть лавочнику иной раз ужасно хочется, чтобы был наложен такой запрет.
Покупатель, оказывается, слышал по радио, как лавочник говорил с Ельбергом, потому он, должно быть, и явился.
— Я только удивляюсь,
