на селе! — выпалила Маришка. — Да и во всей округе чтоб, и за рекой тоже. Везде!
— Самой красивой, значит? Во всей округе? Ну, как знаешь, — усмехнулась ведунья.
Поднявшись из-за стола, она подошла к маленькому покосившемуся оконцу. Весь полусгнивший подоконник был заставлен дюжинами склянок. Выбрав маленький неприметный пузырёк, ведунья шагнула обратно и ухватила со стены подвешенный за ручку котелок. Вылив в него чёрное маслянистое содержимое, растёкшееся бесформенной массой по дну чугунного котелка, она пристроила посудину над огнём, попутно снимая с потолка подвешенные пучки сушившихся трав. Оборвав листья, бабка швырнула стебли в котёл, а сама тем временем достала невысокую костяную ступку с каким-то кореньями, бросила сверху щепотку соли, плюнула туда же и принялась ожесточённо толочь. Хорошенько растерев содержимое ступки, она высыпала получившуюся труху в котёл, размешала, сняла с огня и, протянув Маришке заляпанную деревянную ложку, приказала:
— Пей!
От содержимого котла повалил густой тошнотворный смрад, забивающий ноздри липким месивом. Полна решимости, Маришка зачерпнула полную ложку и, преодолевая спазмы, дрожащей рукой поднесла её ко рту.
— Чего ж ты, аль расхотела быть красивой? — подначила её ведьма.
И Маришка, стиснув зубы, принялась цедить зловонную жижу.
— Да не мусоль ты, пей! — вдруг заорала ведьма, и, закрыв глаза, Маришка глотнула. Горький вкус полыни обжёг ей горло, в груди запылало адское пламя, и, выронив ложку, Маришка закашлялась так, что от спазмов повалилась на стол.
Закаркала скрипучим смехом бабка Зинаида, подскочила к Маришке, крепко ухватила за локоть, и вонзила ей в руку нож, вспоров кожу на запястье.
— Ай! Больно! — вскрикнула Маришка…
Всю ночь Маришка металась во сне. В ушах так и звенел скрипучий старческий ведьмин навет:
— Как наступит полночь, разденься догола, да ложись спать. Уж утром встанешь краше всех!
Помучавшись полночи, Маришка уснула уже на заре. С первыми петухами её разбудил стук ведра — мать шла доить корову.
Тут же со стороны сарая послышался дикий вопль. Скатившись с кровати, Маришка, едва успев накинуть сорочку, босая метнулась во двор. Прямо посреди двора валялось опрокинутое ведро, а рядом с ним, пронзительно завывая во весь голос, каталась по земле мать, то и дело ударяя ссохшимися кулаками о землю.
— Ой, беда-беда, ой, беда-то какая! — причитала она. — Ой, как же мы теперь жить-то будем? Ох, кормилица наша. Да что ж за напасть-то такая окаянная!
Отчаянно хлопая глазами и не замечая впившуюся в подошву соломину, Маришка бросилась к матери и схватила её за плечи:
— Что, что стряслось-то?
— Померла ж! — не своим голосом взвыла мать. — Померла кормилица наша. Ой, что делать, что делать! Ой, горе, горе!
— Да кто, кто помер-то? — в сердцах закричала Маришка.
— Зорька ваша, видать, померла, — пропищал из-за забора знакомый голосок.
То была примчавшаяся на вой Глашка, обитавшая по соседству.
— Не слыхала, что ль? По всему селу коровы попадали. С утра пошла своих двоих на выгон в стадо отводить — лежат обе на боку, языки наружу, да глаза выпучены. Ну, я бегом к Авдотье — у неё телушка окочурилась. Я к Потапу — у них три бычка да корова тельная — как напрочь выкосило, а вчера здоровёхоньки были. Тут смекнули, что дело нечисто, метнулись к старосте. А к нему уж и вестник прискакал, пастух с соседней деревни. Говорит, мол, по всей округе мор прошёл, коровья хворь, да заразна, как чёрт. Сказывают, до самой Афанасьевки ни одной скотины не осталось!
— Что ж за хворь?
— А кто ж его знает. Вечером вон сено жевали, а с утра лежат себе дохлые, вымя всё в язвах, да языки выпали, какой с них спрос. С Афанасьевки лекарь приехал, сказывает, зараза эта пострашней чумы будет, — с жалостью косясь на валяющуюся на траве мать, охотно делилась подробностями Глашка.
— Вставай, ма, чего ты, — обхватила мать Маришка. — Что по двору кататься, идём уж в дом.
К обеду, кое-как успокоив мать, напоив её отваром душистой травы, что собирала у реки, да поставив на огонь томиться щи, Маришка заторопилась к дому старосты. Больно уж тревожно стало, что за напасть такая приключилась по всей округе.
Не сняв передника, Маришка выскочила из боковой калитки и огородами помчалась на край деревни. Добежав до проулка, свернула влево и, перескочив через низенький покосившийся плетень, одним махом взлетела на пригорок. Промчавшись вдоль сарая, она повернула было к дому, как вдруг на углу столкнулась с Глашкой. Сошедшись лоб в лоб, от неожиданности обе они вскрикнули, и, отшатнувшись, Маришка чуть не упала, ступив левой ногой в крапиву.
— Ой, Маришка, что делается! — едва увидев её, запричитала Глашка. — Верно говорят, до самой Афанасьевки мор дошёл! Скотина вся полегла, только у лесника на дальней заимке осталась Бурёнка старая. Лекарь ему и говорит, мол, забивай. А он ни в какую: «Ты что, родимый, как же я без коровки-то? Где ж молоко-то брать?» Тот осерчал, да как даст по столу: «Забивай, говорит, дурак необразованный, корова твоя и так сдохнет, одно, что пока язв нет, а так всё едино, больна она. Да чтоб зараза дальше не пошла, забить надо».
— А что за лекарь-то? — выпалила Маришка.
— Да кто ж его знает, сказывают, с самого города прислали. Говорит, мол, зараза такая, что мочи нет. Коровьей оспой кличут, и до того гадкая, что если сегодня одна телушка в стаде захворает, то завтра уж всё стадо на убой пускать надо, а это, почитай, без малого шестьдесят голов. Ох, горе-то, слыхала вон, как бабы плачут? — Глашка мотнула головой в сторону дома старосты, откуда доносился заунывный вой, перемежавшийся всхлипами и причитаниями.
Но не вслушивалась Маришка, потому как бросилась ей в глаза красная сыпь на правой Глашкиной щеке. Растёкшись от глаз до самого подбородка налитыми красными буграми, она лоснилась на солнце, создавая впечатление, что вот-вот лопнут эти бугры, как виноградные гроздья, и брызнет из них скопившаяся внутри кровавая жижа.
— Что это у тебя со щекой? — внезапно испугавшись, пискнула Маришка.
— Где?
— Да вот, на правой. Утром же не было!
— Ой, больно, — вскрикнула Глашка, едва дотронувшись рукой до повреждённой кожи.
— Да у тебя ж вся щека в этом!
Застывшая на мгновение Глашка ощупывала кончиками пальцев вздувшуюся пузырями кожу, как вдруг один из них лопнул, разбрызгивая вокруг кровь и гной. Охнув, Глашка метнулась прочь, на ходу бормоча:
— Да что ж это, и у меня тоже вылезло?
— Стой! — крикнула ей вслед Маришка. — Тебе к лекарю надо! Тут же он, у старосты! Да погоди ты!
Но Глашки уж и след простыл.
Постояв
