орбитальная станция, была построена как часть системы военного сдерживания. После серии ядерных конфликтов на Земле начались проблемы с климатом, а значит и с продовольствием. Когда людям не хватает еды, они готовы на что угодно, лишь бы все стало как раньше.
Для сдерживания локальных войн Альянсу пришлось построить на орбите сеть объектов быстрого реагирования. Станции типа «Парус» были частично автономны и размещали у себя целые гарнизоны. Здесь военные месяцами, а порой и годами ждали, когда кто-то решит истребить еще пару миллионов, вмешивались, и уничтожали во благо миллионов лишь сотни тысяч. Эдакие космические миротворцы, напрочь забывшие, что такое мир. Случалось, солдатам с «Паруса» уже некуда было возвращаться, и они оставались жить на орбите постоянно. Постепенно «Парус-9» обзавелся всеми системами жизнеобеспечения, включая лаборатории по выращиванию белков, принтеры фотосинтетических поверхностей, коллекторы высокомолекулярной очистки, словом, станция стала автономной полностью. Поэтому ее и выбрали для Миссии.
Марии Поликарповой – куратору Шестой группы, казалось, что Миссию задумали лет сто назад. В реальности она на орбите она всего двенадцать, плюс год подготовки. Тогда Маша только защитила докторскую. На минус 50 этаже МГУ – университеты давно ушли под землю – Поликарпова с блеском отстояла теорию о полном отсутствии социо-культурного фактора в генной инженерии. Она получила высший балл и вполне могла рассчитывать на хорошее предложение от Альянса. В те годы все говорили о необходимости сохранения генного материала где-то на «удаленке». Эту дурацкое слово вошло в обиход еще со времен глобальных пандемий, и никто толком не помнил, что оно означало. Сейчас на «удаленку» перевозили самое ценное – критически важные производства, прежде всего – фарму, образцы биологических видов, научные лаборатории, военного, разумеется, назначения. На орбите Земли кружили сотни станций с самой разнообразной начинкой.
По слухам, очередной потекший мозгом миллиардер передал перед смертью все свои сберкойн-ключи Международному Альянсу. Не просто так – под проект сохранения генных образцов Homo sapiens. Благая цель, к тому же действительно, на Земле что-либо прятать уже стало негде. Вскоре после защиты диссертации на Марию вышли представители Альянса. Они и правда готовили Миссию, так что сберкойны покойного – вот так каламбур – пошли в дело. Поликарпова дала присягу и подписала контракт на позицию куратора. В чем задача Миссии и с чем придется работать никто не объяснил. Очевидно – на орбите, совершенно точно – надолго, и этого уже достаточно, чтобы не раздумывать. На Земле Маше оставлять было некого и нечего, она выросла в Общественном комбинате воспитания, как многие в ее время.
«Сейчас мне 38, – размышляла она, возвращаясь от студии Тьюринга к своему посту. – К концу Миссии будет 56, дотянуть бы…» Альянс подписал с кураторами многостраничный контракт, и только что сразу несколько его пунктов были грубо нарушены. Это грозило не просто высылкой с «Паруса». «Степени лишат и посадят лет на десять» – мысли одна неприятнее другой лезли в голову. Вмешательство в программу Миссии, подтасовка результатов, влияние на социо-динамику группы – это очень и очень серьезно. Годы работы могли полететь прахом и все из-за какого-то мальчишки. Из-за мальчишки самого обычного, не гениального, не выдающегося, ничем не отличающегося от… От нее самой?
«Да, прав был Нойтман, – Мария вспомнила руководителя подготовки Миссии на Земле, – Стоит заметить в них людей – и конец. Они – склад, коллекция генов. И, как назло, у меня один образец дал сбой. Сергей, назвался же еще как!» Она непроизвольно улыбнулась, представив этого оболтуса 3245-го, но улыбка тут же угасла. «Машка, у тебя проблемы» – сказал ее внутренний голос. «Знаю, выбора нет» – ответил он же, уже спокойный и холодный.
За год до отправки на орбиту Поликарпову и других кураторов посвятили в суть Миссии. «Вам предстоит стать хранителями, – говорил Авраам Нойтман, старый профессор, нанятый Альянсом где-то в Южной Конфедерации Американских Штатов. – Не побоюсь этого слова – хранителями лучшего, что было на планете. За тридцать лет, которые вы проведете на станции со своими подопечными, здесь произойдет многое. Сменится поколение политических лидеров, военные конфликты исчерпают себя, экологические зоны начнут восстанавливаться. По нашим прогнозам, 30 лет достаточно, чтобы вы смогли вернуться уже в другой мир. Сохраненные вами образцы станут ценнейшим ресурсом – людьми наибольшего интеллектуального потенциала, носителями лучших витальных признаков». И так далее, и тому подобное. Эти красивые слова означали массу сложной, рутинной и не вполне чистой работы. Ученые собирали боксы с человеческими эмбрионами возрастом до 4 недель везде, где это только можно было сделать легально или полулегально. Отбирали лучшее – атлетический, математический, технический, естественнонаучный профили, а также малочисленную группу искусств. Другая команда разрабатывала программу для участников Миссии, уделяя особое внимание социальной инженерии.
– Они и так станут умными, сильными, талантливыми, – любил повторять Нойтман, – Об этом позаботится наш отдел генной аналитики. А вот что именно из них вырастет – будет зависеть от вас. Работайте как с качественной рудой! И раз в неделю обязательный разбор на кураторском Комитете!
Как раз такой Комитет сегодня, вспомнила Мария. Мало ей контрольной у Серге… у М-3245, конечно, она должна называть его только так.
***
Комитет по социо-инженерии проходил в общем отсеке. Когда Мария вошла, почти все были в сборе. Двадцать человек – взрослый ареопаг этого орбитального города детей. Каждую неделю кураторы обсуждали отклонения от программы Миссии, и честно говоря, чем дальше, тем больше этих отклонений появлялось. Те же имена. Нейросеть «Геродот» кратко и выборочно знакомила семилеток с основными событиями, произошедшими на Земле, с упором на науку и космонавтику. Дети отреагировали неожиданно – стали придумывать клички. Сначала шутя, передразнивая, потом, годам к двенадцати, все более вдумчиво выбирали себе образы и имена из прошлого. Кураторы поначалу лишь посмеивались, но дело приняло неприятный оборот.
– В моей Первой группе все обращаются только по маркировке, – встал к ораторской кафедре Эрик Тотхэм, выскочка и подлиза, которого многие в команде сторонились, очень скользкий тип, – А у некоторых, сами знаете, у кого, забывают маркировки одногруппников напрочь! Только клички эти идиотские! Стивены, Эдвины, Юрии… Сергеи.
Мария заерзала на пластиковом табурете. Комитет будет не из приятных. Помалкивать и со всем соглашаться, не привлекать внимания. А Эрик, зараза такая, все не унимался:
– Мария, кстати про Сергеев. Тьюринг доложил, что М-3245 у вас один единственный на студии не выполняет норматив математического профиля.
– Да, Эрик, я знаю. Мальчик просто устал, эмоционально…, – ей не дали договорить.
– Мальчик?! Какой он вам мальчик, Поликарпова! Я понимаю, что вы там русскую диаспору устроили, но всему же есть предел! – Тотхэм явно
