— Слышишь… Хочу, чтобы ты была рядом. По-настоящему.
— Знаю.
— Я б тебе сейчас ноги переломал, чтоб ты от меня никуда не ушла.
— А я бы тебе — руки.
— Ха! По больному бьешь?
— Да.
— Зачем?
— Чтобы ты понял, как это. Когда бьют в самое больное.
— Вот так, значит, да?
— Вот так.
— Ладно, хорош болтать. Камеру вниз. И на колени.
Улыбаюсь какой-то не своей улыбкой и послушно исполняю каждое его слово. Он знает, что делает. Он слишком хорошо меня знает.
Мы не пытаемся вернуть наши отношения. Это только виртуальный секс. Это ничего не значит.
Так я думала и тогда, когда впервые захотела увидеть его с другой женщиной. Мелочное тщеславие, смешанное с острым возбуждением от мысли о том, как мой муж берет другую, и она дрожит и стонет под ним — а он смотрит на меня и делает это только для меня.
Я хотела чтобы он был счастлив и свободен. Чтобы у него была самая лучшая в мире жена, которая не ревнует, а сама предлагает ему новые впечатления. Чтобы нам никогда не было скучно. Скука убивает брак.
А наш брак — наш первый брак был идеальным. Но убила его совсем не скука.
Пока девушка — та, первая, которая была между нами, всхлипывала от наслаждения, он, сделавший это с ней, смотрел мне в глаза. Как я и хотела.
А я, вместо того, чтобы испытывать удовольствие от этого зрелища, давилась слезами.
Да, это я разрушила наш брак в первый раз. А во второй — уже он постарался.
— Эй! — его голос возвращают меня в реальность. — Ты что-то забыла.
Как всегда. Он не отпустит меня, пока не вывернет наизнанку все мои чувства.
Наша игра. Наши правила. Наши сценарии. Сейчас мне трудно сказать, насколько они безопасны или адекватны. Они просто — наши.
— Я… — горло перехватывает от того, что он наклоняется почти вплотную к камере, и на секунду кажется, что он здесь, рядом. — Я так скучаю по тебе…
— Не пойдёт, — его дыхание с шумом прорывается сквозь динамик и, кажется, я чувствую его тепло на своей щеке. — Скажи как есть. Не выделывайся.
— И хочу тебя. Очень сильно…
— Только хочешь?
Его слова прерывает мой вздох — резкий и глубокий.
— Не только.
— Что — не только? Что ещё?
— Люблю… — я говорю очень тихо, пытаясь удержаться на грани, перешагнув которую, снова окажусь там, откуда пытаюсь выкарабкаться не первый год.
— Не понял?
Вот же сволочь! Злость перекрывает даже возбуждение, пошедшее пятнами по телу — я вижу это на животе и на бёдрах, везде, где провожу ладонью, представляя, что это его, только его руки.
— Все ты понял! — злость, пробивает последнюю защиту, которую я пыталась сохранить. — Иначе не звонил бы, оставил бы меня в покое! Тебе ещё раз надо? Еще раз хочешь это услышать?!
— Да. Хочу, чтоб ты говорила всё, как чувствуешь. Ну?!
Нужно отвести глаза, нужно сделать хоть что-то, чтобы избавиться от этого наваждения, от этой странной власти надо мной — это какая-то западня, это хуже, чем рабство. И не могу — он смотрит так, как будто впитывает каждый мой крик или тихий шёпот.
— Ты же сам знаешь, что ничего не поменялось. Что люблю тебя… до сих пор… всегда. Так, что на стены лезть хочется, когда тебя нет…
— Мне тоже, Женьк… Люблю, пиздец. Тебя люблю, слышишь?
Но я уже ничего не слышу, ни на что не обращаю внимания, забыв о здравом смысле, который твердит, что это убивает меня, раз за разом.
Ну и пусть. Пусть убивает. Ведь лучше сдохнуть, чем жить без него — так говорила я сама, не зная, насколько правдивыми окажутся эти слова.
Так будет всегда. Так было и с самого начала.
218 лет до этого. Май 2001 г.
В то время на улицах города все ещё стояли телефонные будки. Обычные кабинки телефонов-автоматов, из которых можно было позвонить по городу, а по межгороду — только возле переговорного пункта. И попросить у родителей денег, потому что мои опять закончились раньше времени.
Но это в последний раз. Точно в последний.
— Что ты там ешь?
Голос у мамы скрипучий и раздражённый. Непонятно что его делает таким — помехи на линии или недовольство мной.
— Я… Все нормально, мам, я не голодаю.
— Что ешь, говорю?
— Ну…
Похоже, в этот раз цена за материальную поддержку — полный отчёт по моему рациону.
— У меня есть тушенка ещё. Та, которую вы присылали. И рис. И я покупаю овощи там всякие… фрукты.
Это, конечно, враньё. Всю тушёнку я съела ещё неделю назад, а фрукты в самом начале лета здесь стоят столько, что даже мысли о них — непозволительная роскошь. Проще заплатить ещё одной группе добровольцев — там обязательно кто-то возьмёт с собой яблоки или бананы. И поделится. Сплошная радость — и работа идёт, и обед готов.
— А молоко? Ты покупаешь молоко?
— Да, молоко, обязательно. Каждый день.
Я ненавижу молоко. И не пью его уже два года, пока живу здесь.
— Ох, Женька. Ну, что мне с тобой делать?
— Я в последний раз, мам. Честно! Это просто… Я не могла пропустить этот семинар. Это прямо очень-очень большая удача, что меня взяли! И ещё скидку дали, сказали, что я — перспективная!
— Взяли не взяли, а про здоровье помнить надо! Кому ты нужна будешь, худая и бледная! А на своих психических далеко не выедешь! Что ты себе думаешь, я спрашиваю?
О чем я на самом деле думаю, лучше сейчас не говорить. Потому что денег я не получу. Родители вряд ли согласятся помочь мне, если узнают, что только треть я хочу потратить на гречку и вермишель, а остальные — вложить в аренду студии, которая мне нужна для нового эксперимента с группой, которая и так меня подкармливает, работая почти бесплатно.
