кто такой? — спросил его Зденек.
Мальчик немного смущенно улыбнулся. Потом спросил, заикаясь:
— А вы что, знали при жизни достославную жену купеческую Альбину Симеоновну Лобастову?
Валя Протасова фыркнула, но оглянулась на Зденека и прикрыла рот ладошкой.
Зденек молчал, наверное, думал, что сказать в ответ.
— Может быть, адресом ошибся? — спросил он.
— Нет, — ответил мальчик. — Ты сам погляди, что здесь написано.
Мы никогда раньше не читали надписей на мраморных плитах и памятниках. А теперь обернулись, словно по команде, и прочитали:
— «Спи спокойно, достославная жена купеческая Альбина Симеоновна Лобастова, коей жития была с одна тысяча семьсот осьмнадцатого года до одна тысяча семьсот пятьдесят…»
Дальше мрамор осыпался и ничего уже разобрать нельзя было.
Зденек усмехнулся.
— Нам-то что? Пусть спит спокойно.
— Конечно, — подхватила Валя, — если ей нравится, пусть спит.
Зденек подумал, поднял свои дерзкие глаза на мальчика.
— Хочешь — можешь сесть.
— Хочу, — сказал мальчик.
Его звали Роберт, а фамилия у него была самая простая, обыденная, совсем не вязавшаяся с его красивым именем, — Курков.
Он сел и заговорил с нами просто, так, словно мы его давно знаем, и даже то, что он часто мигает глазами и слегка заикается, это тоже казалось с давних пор знакомо каждому из нас.
— Ты где живешь? — спросил его Лешка.
— В зеленом доме.
Мы переглянулись. Там жил Иван Петрович.
Роберт лег на землю, заложил руки за голову.
— Я здесь с одним дядькой познакомился. Такой дядька — на большой!
— Кто это? — спросил Лешка.
— Не знаю. Он нам помогал вещи перетаскивать, а потом позвал меня к себе. У него чего только в комнате нет — и ракушки всякие, и морские звезды.
— Это дядя Костя, — важно заметил Зденек. — Он, конечно, дядька непростой.
— Он мне дал ракушку, поднес к моему уху, говорит, послушай, как шумит море, — сказал Роберт.
— И ты услышал? — спросил Лешка.
Роберт улыбнулся.
— Захочешь — и не то услышишь!
— А еще у него есть бутылка, — сказала Валя. — В этой бутылке вода из Атлантического океана.
— Ну да! — не поверил Роберт. — Честное слово?
— Честное слово. Он ее из Мексики привез.
— И какая она?
— Никакая. Вода как вода.
Это сказал Зденек. Он смотрел на Роберта, слегка прищурясь, будто никак не мог понять, по душе ли ему Роберт или не очень.
— Вот здо́рово! — сказал Роберт. — Вода из Атлантического океана! Там плавали киты, акулы, дельфины…
— Русалки, водяные, — в тон ему продолжил Зденек. — А теперь эта водичка в Верхнем Чудаковом!
Роберт ничего не ответил ему. А потом сказал:
— У меня есть марки. Всякие, какие хотите.
Зденек повернулся к нему.
— У тебя есть марки Сингапура?
— Есть.
— А Гвинеи?
— Тоже. У меня есть очень редкие марки, вот придешь — увидишь.
Лешка быстро спросил:
— Можно, я тоже приду?
Роберт не успел ответить. Зденек перебил его:
— А ну, кто со мной в казаки-разбойники? — и мигом вскочил на ноги.
Валя бросилась бежать за ним, но он, ловко вывернувшись, вскочил на какой-то мраморный постамент и рассмеялся.
— Попробуй догони!
Роберт оглянулся на Лешку.
— А ты почему не бегаешь?
— Мне нельзя, — ответил Лешка. — У меня сердце такое, какое-то… — И он покрутил рукой возле своего сердца.
— Бывает, — согласился Роберт.
2
Мы все полюбили Роберта. А больше всех полюбила его я за то, что он был отзывчив. Отзывчив и душевен.
Я поняла это тогда, когда у меня случилось несчастье — умер дедушка. Почти полвека проработал он наездником на бегах, знал по именам многих известных москвичей. В былые времена к нему нередко приходил в гости сам дядя Гиляй — Владимир Гиляровский — и часами беседовал с ним о всякой всячине, а Федор Иванович Шаляпин, приезжая на бега, первым делом спрашивал:
«На какой нынче лошади Кириллыч?»
И ставил только на его лошадь.
Дедушка был высокий, очень сильный, с длинной, совершенно седой бородой, с ясными, детски простодушными глазами. И лишь немногие его друзья знали, что простодушие это обманчиво, что он по-настоящему мудрый, все понимающий человек, снисходительный к людским слабостям и, как все истинно умные люди, совершенно лишенный хитрости.
Он был веселый, мог подолгу рассказывать всякие удивительные истории, знал на память множество поговорок, пословиц, присказок и умел вовремя применить их.
О нем ходили легенды в Москве. Говорили, что как-то зимой, когда он ехал на лошади по деревне, на него напали волки и он руками задушил одного волка, а другие разбежались. Говорили, что однажды Распутин, приехав на бега, поставил на его лошадь и… проиграл. В тот день лошадь дедушки «понесла» почти у самого финиша и он пришел четвертым. Распутин велел позвать к себе проштрафившегося наездника. Хозяин бегов бросился за дедушкой, а тот только плечами пожал:
— Коли надо, пусть сам ко мне явится.
И хозяин, дрожа от страха, доложил всесильному «старцу», что, дескать, наездник от огорчения заболел и прийти по причине болезни никак не сумеет.
В годы советской власти он стал тренером молодых наездников, но порой, как говорится, любил тряхнуть стариной.
И, когда он появлялся на весенних дерби, в открытой пролетке, всегда одетый в голубой камзол с малиновым кепи на голове, держа в вытянутых руках цветные вожжи, а ветер развевал его седую бороду, по рядам пробегал гул:
«Сам Кириллыч нынче в забеге!»
И вот он умер, умер так, как и положено умирать таким людям, прямо на ходу, неподалеку от своих любимых бегов, отправляясь на очередные занятия с наездниками.
Весь наш переулок был забит народом. Какие-то неизвестные мне молодые рослые люди вынесли гроб с телом дедушки на улицу и бережно поставили его на колесницу, запряженную четверкой вороных лошадей, а за колесницей медленно двинулась толпа его друзей и знакомых.
Было тепло — середина июня, цвели тополя, в воздухе носился пух, пахло лошадиным потом и расцветающими листьями. Одна пушинка опустилась на дедушкину бороду и словно бы потерялась там, такая же белая и легкая.
Мы все — и Зденек, и Роберт, и Валя Протасова — шли за гробом.
Только Лешки не было — болел ангиной.
Мы шли по улицам через весь город и пришли к бегам. И тогда к нам подвели любимую лошадь дедушки — Вихря, изящного, словно выточенного орловца, золотистой масти, с тонкими, стройными ногами, туго забинтованными белыми обмотками.
Вихрь подошел к гробу, наклонил голову, как бы прощаясь, и вдруг — не только я, все увидели — из его больших, выпуклых, прекрасных глаз покатилась слеза.
И тогда я заплакала, закричала в голос. В один
