сбивает с ног Игнатьева.)
Все вскочили.
И г н а т ь е в. Стойте, я сам.
Н а с т я (поет). «А я сам, а я сам, я не верю чудесам».
П р а с к о в ь я (бросается к Насте). Да я из тебя, поганка, свиную отбивную сделаю.
Н а с т я. Я? Поганка? Чудо-юдо, рыба-кит, что-то больно грозный вид.
П р а с к о в ь я. Я? Чудо-юдо? (Хватает Настю за волосы.)
Р е б р о в. Эй, эй, бабуся! Запрещенный прием.
Резко отбрасывает Прасковью, та падает на землю.
Мужчины бросаются к Реброву.
(Выхватывает нож.) Не подходи!
Появляется Б о л ь ш а к о в. Он невысокого роста, худощавый, в очках. Большаков сбивает с ног Реброва, вырывает у него нож.
Чистенькая работа. С севера?
Б о л ь ш а к о в. На западе усвоил, еще когда рядовым пограничником служил.
Р е б р о в. Порядок.
Б о л ь ш а к о в. Вы что ж, решили таким ножом резать?
Н а с т я. Во-во, дядечка, хлебушек порезать.
Р е б р о в. Отдай нож!
Б о л ь ш а к о в. Молодой человек, за такие игрушки детей наказывают. (Бросает нож в реку.) За ненадобностью.
Р е б р о в. Так, ясно…
Б о л ь ш а к о в. Ну а теперь давайте познакомимся заодно. (Протягивает руку.) Большаков.
Р е б р о в. Ребров.
Б о л ь ш а к о в (достает портсигар). Прошу!
Ребров закуривает.
Порядок, Ребров?
Н а с т я. Гражданин начальник, а теперь мораль нам начнете читать? Да?
Б о л ь ш а к о в (Насте). А вы кто такая?
Н а с т я. Я? (Вызывающе.) Настасья Федоровна Буланова!
Б о л ь ш а к о в. Настя?
Н а с т я. Пусть Настя, можно и Настенька. Удовлетворены?
Б о л ь ш а к о в. Вполне.
Н а с т я. А ты что за цаца?
Б о л ь ш а к о в. Я уже сказал. Большаков.
Н а с т я. Большаков? Ха-ха-ха! А я думала, ты крокодил. Алеша, а ну их… Не бойтесь, я ругаться не буду. Я девушка образованная. Алеша, музыку!..
Ребров играет.
(Поет.)
Я знаю, меня ты не ждешь
И письмам моим ты не веришь.
Встречать ты меня не придешь
К вокзальной распахнутой двери…
Дядечка, а мы еще встретимся. (Машет рукой.)
Ребров и Настя уходят.
П р а с к о в ь я. Вот так человеки.
Т о м и л и н. Артисты.
Б о л ь ш а к о в. Товарищи, как пройти в контору второго строительно-монтажного управления?
И г н а т ь е в (показывает). А вот по этой тропинке и вверх.
Б о л ь ш а к о в. Спасибо.
П р а с к о в ь я. Ухо́дите? Нет, мил человек, в Сибири так не положено. Просим ушицы нашей отведать.
М а р к и н. Уха добрая. Здешняя рыбешка омулю не уступит. Присаживайтесь!
Б о л ь ш а к о в. Можно. Я люблю ушицу.
П р а с к о в ь я (наливает в тарелку уху и передает Большакову). Приезжим будете?
Б о л ь ш а к о в. Приезжим.
Т о м и л и н. А как насчет ста грамм?
П р а с к о в ь я. Знамо дело — как. Уха без водки, что баба без мужика.
Б о л ь ш а к о в. За компанию могу. И за что же мы выпьем?
Т о м и л и н. Почтим светлую память рыбешек — и дело с концом.
М а р к и н. За то, чтобы люди больше о людях думали.
Б о л ь ш а к о в. Это хорошо!
Т о м и л и н (Большакову). Не пойму, и за каким чертом берут на стройки этот элемент?
З о н д а е в. Э, из них тоже, понимаешь, со временем люди могут выйти.
Т о м и л и н. Как бы не так.
М а р к и н. Попадись, к примеру, этой Настеньке хороший человек, царицей жизни может стать. А вот с этим Алешкой — не уверен. Чего доброго, сорвется и в пропасть угодит.
П р а с к о в ь я. Э, куда хватил наш Петр Егорыч. Разве ты ее не видишь? Она ж пропащая.
М а р к и н. Знаю, знаю. Ты же у нас шибко принципиальная. (Большакову.) На работу к нам?
Б о л ь ш а к о в. Не в гости. (Отмахивается от мошкары.) Да, а мошкары, видать, у вас хватает.
Т о м и л и н. Так грызет, проклятая, что остались кости, кожа да характер.
Б о л ь ш а к о в. Если характер остался, жить еще можно.
Т о м и л и н. На одном характере долго не продержишься.
М а р к и н. Давно у нас?
Б о л ь ш а к о в. Третий день. Мошкара — мошкарой, а по красоте ваш край, пожалуй, не уступит и Крыму.
Т о м и л и н. Для кого Крым, а для кого и Нарым.
Б о л ь ш а к о в. Трудно?
Т о м и л и н. Нам к трудностям не привыкать. Они всю жизнь нас веселят. Годы проходят, а жизни никакой.
Б о л ь ш а к о в. Так и никакой?
М а р к и н. Нет, зачем. (С горечью.) Палатка есть! Вода рядом! Свежего воздуха сколько угодно! Природа…
Т о м и л и н. Только вот радости настоящей мы что-то не чувствуем, хоть пейзаж, так сказать, индустриальный.
Б о л ь ш а к о в. Как так?
Т о м и л и н. Я вот двадцать семь лет строю гидростанции, как цыган с одной стройки на другую кочую, и все я «временный». А жизнь-то идет?
И г н а т ь е в. Идет, и весьма стремительно.
Т о м и л и н. Я хорошо понимаю, без трудностей не обойтись. Одна война чего нам стоила. Но ведь после войны-то сколько лет прошло? Больше десяти. Пора, и давно пора и о нас, кочевниках, вспомнить. В самом деле, работаешь, работаешь, и все как в прорву, и все ты без своего угла. Может быть, я так работаю, что и квартиру-то мне не стоит давать? Ничего подобного, на Доске почета бессменно фотография значится. А что я имею в награду за свой труд? Деньги? Тьфу! Жду не дождусь, когда их совсем у нас не будет. Вот ведь, уважаемый, что получается.
З о н д а е в. Наше начальство, понимаешь, о себе слишком заботится. Построили себе, понимаешь, коттеджи, ну и живи себе на здоровье. Нет, мало! Вчера, понимаешь, вызывает меня инженер Подхватов и говорит: «Зондаев, бери рабочих, лопаты, ломы и срочно мой участок забором огороди». Понимаешь, забором? А зачем ему забор, а?
Б о л ь ш а к о в (с иронией). Для порядка, наверное. Чтобы чужие куры не ходили в его сарай нести яйца.
З о н д а е в. Нехорошо, понимаешь!
Т о м и л и н. Ну, если начали заборами огораживаться — значит, нашему брату табак.
М а р к и н. А от начальника строительства, Прокофьева Александра Андреевича, только и слышишь: «Давай, давай, герои!», «От графика ни на шаг, братцы!» А на то, чтобы поинтересоваться, чем душа горит у рабочего люда, времени нет.
З о н д а е в. Ты начальника не трогай! Зачем, понимаешь, так говорить? Утром где, понимаешь, начальник? На плотине! Вечером где? На плотине! А ты, понимаешь…
Б о л ь ш а к о в. Ну а как главный инженер?
П р а с к о в ь я. Степан Сократович — душевный.
Т о м и л и н. Человек интеллигентный, да что с него спросить, когда он собственной тени боится. Был у нас секретарь парткома да сплыл. Толковый, добрый был человек. Взялся он горячо, да тут же не то остыл, не то остудили. Месяц тому назад совсем уехал.
М а р к и н. Говорят, с начальником строительства не сработался.
З о н д а е в. Новый, говорят, приехал.
Т о м и л и н. Слыхал. Да нам-то что?
И г н а т ь е в. Я тоже слышал. Как будто секретарем обкома комсомола работал.
Т о м и л и н. А такой нам и подавно зеленоват. Здесь человек с характером нужен.
М а р к и н. Такой, чтоб жизнь насквозь знал.
Б о л ь ш а к о в. Да, однако ж, терпеливые вы, как я погляжу.
П р а с к о в ь я. А что же нам, мил человек, орать? Вроде некультурно!
Б о л ь ш а к о в. А на мой характер — я бы сбил себе руки в кровь, а уж за свое постоял бы. Да и как можно молчать?!
Т о м и л и н. Ну-ну, попробуй! Может быть, что и получится.
Б о л ь ш а к о в. Смотря как бить!
Т о м и л и н. Сбить руки — дело
