кухню, сделав ее более современной и открытой. На самом деле, мы почти никогда не ели за столом в столовой. В основном я использовал его для того чтобы сложить белье.
— Эти на вкус как из морозилки, — сказала Фелисити, скорчив рожицу из-за своего блинчика. — Разве у нас не осталось кексов от миссис Гарднер?
— Мы их съели, — сказал я ей, наливая апельсиновый сок в три стакана.
Миссис Гарднер была девяносто четырех летней старушкой, живущей по соседству, вдовой, которая с тех пор, как мы переехали в этот дом прошлым летом стала для всех нас чем-то вроде приемной бабушки. Она любила печь и часто приносила вкусные домашние кексы или печенье, которые никогда не задерживались надолго. Взамен я следил за тем, чтобы в хорошую погоду за ее двором ухаживали, а зимой чистили лопатой подъездную дорожку и дорожку перед домом. Девочки пропалывали ее сад, приносили почту и рисовали для нее картинки, которые она с гордостью вывешивала на дверце холодильника.
— Вы хотите бананы или яблоки? спросил я девочек. Фрукты, по крайней мере, были свежими.
— Бананы, — ответили две младшие.
— Яблоко, — сказала Милли.
— Кто-нибудь хочет бекона?
Все трое с энтузиазмом кивнули. Бекон был одной из тех редких вещей, с которой мы все соглашались.
Я отпил кофе и бросил несколько полосок на сковороду, а затем побежал в подвал, чтобы перестирать груз "дарков", о котором я забыл вчера вечером. Пока я спускался туда, я переложил в корзину белое белье из сушилки и заметил, что оно приобрело явно розоватый оттенок. Тогда я увидел красный носок Уинифред в корзине вместе с белыми носками и бельем всех остальных.
Отлично. Как раз то, что мне нужно — розовое белье.
Ругаясь себе под нос — по крайней мере, на этот раз меня никто не слышал, — я оставил корзину там и вернулся на кухню, где перевернул шипящие полоски бекона, глотнул еще кофе и посмотрел, как Уинифред размазывает кленовый сироп по всему рту. — Это губная помада, — сказала она с гордостью.
— У тебя она на волосах, — сказала Милли, отодвигая свой табурет от табурета Уинни.
Кто-то уронил вилку, и она с шумом упала на пол. Через пару минут чей-то локоть опрокинул стакан с соком, и он перелился через край столешницы на переднюю стенку шкафа. Убрав все это (и добавив еще пятьдесят центов в банку ругательств), я наблюдал за тем, как Фелисити нарезает банан на нашем крошечном кухонном островке, когда кухня начала наполняться дымом. Я выключил газ под беконом, снял сковороду с конфорки и открыл окно.
— Фу, он сгорел, — сказала Милли.
Я закрыл глаза и сделал вдох.
— Все в порядке, папочка, — сказала Фелисити. — Мне нравится, когда мой бекон черный.
Уинифред кашлянула, и я открыл один глаз и посмотрел на нее. — Ты подавилась?
Она покачала головой и взяла свой сок.
— Хорошо. Давиться нельзя. Я положил пережаренные полоски бекона на бумажные полотенца. — Похоже, сегодня утром мы едим его очень хрустящим, девочки. Извините.
— О, папа, я забыла тебе сказать. Милли разбила мои очки, — объявила Фелисити, возвращаясь на свое место у стойки с нарезанным бананом.
— Я не разбила!
— Ты разбила. Ты села на них.
Милли нахмурилась. — Может, тебе не стоит оставлять их на диване?
— Может, тебе стоит смотреть, куда ты садишься своей большой попой.
— У меня нет большой попы! Папа, Фелисити сказала, что у меня большая попа!
— Ни у кого в этом доме нет большой попы, — сказал я им, поставив перед ними подгоревший бекон. — Теперь доедайте свой завтрак. Фелисити, я посмотрю на твои очки через минуту.
Я едва-едва успел всех накормить, починить очки Фелисити, прибраться на кухне, сложить белье, одеться, расчистить лопатой дорогу себе и миссис Гарднер и завести свой внедорожник, чтобы успеть отвезти Милли на балет. — Ладно, поехали! крикнул я у входной двери. — Но моя прическа не готова, — крикнула Милли, торопливо спускаясь по лестнице в черном боди и розовых колготках, ее светлые волосы все еще были спутаны.
— А Уинни так и не оделась, — сказала Фелисити с дивана в гостиной, где она играла на своем iPad.
Я посмотрел на Уинифред, которая лежала на полу в своей пижаме Пуффендуя и смотрела мультфильмы. — Сейчас нет времени. Уинни, надень сапоги и пальто поверх пижамы. Фелисити, собирайся и убедись, что у тебя и Уин есть шапки и перчатки. Холодно. Затем я посмотрел на Милли. — Иди принеси бублик (*специальное приспособление в виде кольца, сделанное из сетчатого материала) я натопчу, а мне не хочется снимать с себя все это дерьмо.
Фелисити показала на меня, сползая с дивана. — Еще пятьдесят центов, папочка.
— Дерьмо — это не ругательство, — возразил я.
— Могу я сказать его в школе?
— Нет.
— Тогда это ругательство.
Я тяжело вздохнул. Милли спускалась по лестнице с расческой, бубликом и тарелкой с заколками. Через пять минут мне удалось собрать ее густые медового цвета волосы в нечто, напоминающее пучок балерины. Я нахмурился. — Просто хочу сказать сегодня не лучшая моя работа, Миллс.
— Мой пучок всегда самый плохой, папочка. Другие девочки смеются над ним.
Что-то кольнуло у меня в груди. — Прости. Я делаю все, что могу.
— Мы готовы, — сказала Фелисити. — Но мои сапоги такие тесные, что я едва могу их надеть. А Уинни смогла найти только одну варежку.
Я на мгновение закрыл глаза и вздохнул. — Мы купим тебе новые сапоги на этой неделе, а в корзине миллион варежек. Принеси мне одну, пожалуйста.
— Она не подойдет.
— Это неважно. Поторопись, а то твоя сестра опоздает.
— Я опаздываю каждую неделю, какая разница? пробормотала Милли, закидывая сумку на плечо. Она уже собиралась пройти мимо меня за дверь, когда я поймал ее за локоть.
— Эй. Прости. Впредь я буду стараться приводить тебя вовремя, хорошо?
Она кивнула. — Хорошо.
Я отпустил ее, выпроводил Фелисити за дверь в ее слишком маленьких сапогах и надел на руку Уинни первую попавшуюся варежку, прежде чем подхватить ее на руки и вынести на снег, захлопнув за нами дверь.
За последние девять месяцев у меня было гораздо больше неудачных дней, чем удачных, но они тоже были — хотя и не так много. Я действительно делал все, что мог, но, черт возьми, Милли заслуживала лучшего пучка, Фелисити — подходящих сапог, а Уинифред — отца, который не забыл бы одеть ее и вымыть сироп из волос, прежде чем вывести из дома.
И они заслуживали матери, которая бы их не бросила — за последние девять месяцев она видела их всего два раза.
