ужин. Хотя дорогой Ж понятия об этом не имеет. Да никто у нас… у них там не имеет понятия, что энергия бывает такой. Из эмоций.
Я смотрю на экран. Вспоминаю своё личное счастье. Ария такая красивая, что, когда она звучит, не может быть плохо. Никому и никогда. Только я сейчас всё равно не могу улыбаться. Потому что я слушала эту арию дома и в школе, и в больнице, и на даче, и в поликлинике, и на улице, когда гуляла с Мелочью. Это часть той моей жизни.
Именно часть. Как осколок любимой чашки. Можно восстановить узор, но не всю чашку целиком. Уже разбилась, больше её не будет никогда. Мне кажется, когда я вернусь, меня всё равно больше не будет никогда целиком. Я даже не знаю, вернусь я вообще или нет.
Экран мигает, изображение замирает. Так, стоп! Мне надо согреть чайник. И я запускаю песню с начала. Смотрю, какой же он красивый – мой Жером. Я надеюсь, что у него всё в порядке. Пока я в Захолустье, я не могу читать его блог, лайкать фото его кота Монаха, смотреть видосы с репетиций и прогонов. Когда такие мелочи с тобой всю жизнь, ты на них просто не обращаешь внимания. А вот сейчас холодно и нет сети. И всё – гуманитарная катастрофа.
Хотя на самом деле уже нет. От экрана становится теплее и ярче.
Ключ для плиты зарядился. Можно пойти в дальнюю комнату – ту, что с видом на деревянные скульптуры, включить маленькую плиту. Это как поднести плашку к домофону. Чайник тяжёлый, пузатый, греется медленно. Может, меня мама Толли уже дома ждёт. А я даже позвонить не могу. Здесь вообще нет никаких телефонов.
– Пойдёшь со мной завтра за Залив? Есть одно дело. – Тай приподнимает крышку чайника, проверяет, когда закипит.
– Пойду, конечно. А что за дело?
Тай вынимает из-под ворота платья ключик. Им ничего не открыть. Это знак, такой же опознавательный, как зелёная капелька на моём платье. Тай из клана Ключа. Я из Ордена Милосердия. Мы должны быть соперницами, но мы дружим. У меня в кармане всегда лежит такой же маленький ключик – подарок Тай. Я его стискиваю, когда нервничаю. Перекладываю из платья в платье.
– Пойду! – Я вынимаю свой ключик и сразу прячу его в кулаке. Этому меня тоже Тай научила.
Она улыбается и говорит почти шёпотом:
– Ты моя сестра-овечка,
Мы с тобой друзья навечно.
– Что это?
– Это мы так в доме милосердия дружили. Если помирился, надо вот это сказать.
– А если с мальчиком мириться? Он же не сестра. А кто? Брат-барашек?
– Не скажу! – Тай улыбается.
– А если я тебя пощекочу?
– Всё равно не скажу.
Тай смеётся. Смех у неё тёплый, как глоток чая. Чайник, наконец, закипел! Можно пить разноцветную горячую бурду и говорить глупости.
Тепло так. Здорово. И тут вдруг – стук.
Кто-то дёргает ручку двери со стороны сада. Дверь белая, двустворчатая, наполовину стеклянная, такая красивая, с деревянным кружевом. Летом через неё можно пройти всё книгоубежище насквозь до самого входа с табличкой. А сейчас белую дверь закрыли на зиму. И из неё довольно сильно дует.
Обычно со стороны сада никто не приходит. Некому. Если только деревянный мальчик с котёнком и деревянные дед с бабкой и зайцем решили заскочить к нам погреться? Я хочу про это сказать, но Тай прижимает палец к губам.
Стук повторяется. Кажется, это не просто удары, там стучат по какой-то схеме. «Тук-тук-тук, я твой друг». Ну вроде того.
Тай осторожно ставит кружку на стол, подходит к двери. Протирает запотевшее стекло, смотрит в мокрую темноту. Приоткрывает форточку, говорит негромко и непонятно. Одно слово повторяется три или четыре раза как минимум. Что-то вроде «Магеллан», но другое. Это на здешнем языке, я его не всегда хорошо понимаю, особенно если слово незнакомое. Но Тай ответили тем же словом и ушли. Голос вроде бы был мужской.
Тай возвращается за стол. Молчит.
– Это кто приходил?
– Потом скажу.
– Ты с кем-то встречаешься?
– Ну-у-у-у… Потом скажу. Так что, пойдёшь со мной завтра?
– Конечно! – обещаю я. – Конечно и навечно!
Мне кажется, что сейчас будет дежа-вю. Что Тай скажет: «Приходи, если ничего не произойдёт». А потом встанет из-за стола и сделает что-то очень странное.
Но Тай молчит. Смотрит в белую кружку с цветным невкусным чаем.
Снова стучат.
Теперь во внешнюю дверь, со стороны улицы. Прямо в табличку «Закрыто до утра».
Вообще Тай не должна ночевать на работе. Но кроме неё в книгоубежище сейчас никто не работает, она сама себе хозяйка. Никто не будет ругаться.
Мы замираем. Хотя с улицы наверняка видели свет от экрана.
Сейчас попросят, чтобы пустили погреться. Тай скажет, чтобы утром приходили. Здесь такое бывает. Не у всех есть тепло и горячая вода. Но мне всё равно неловко.
– Дым! Дым здесь?
Незнакомый голос. Детский, писклявый. Не знаю, мальчик это или девочка. Это какой-то сумасшедший дом или проходной двор. Один ушёл, другой пришёл. Мотаются туда-сюда, потому что нет другой возможности оставить сообщение. Каменный век!
Я подхожу к двери. Тай меня отталкивает. Говорит строго:
– Кто её спрашивает?
– Мать Анатолия прислала! Дым надо домой!
Тай приоткрывает дверь на цепочку.
Там стоит мальчик лет шести, в кепке и в форменном пальто дома милосердия. На пальто значок-капелька. Из-под кепки торчат кудряшки и оттопыренные уши. Вроде я видела этого мальчика, когда приходила в дом с мамой Толли, чтобы помогать всем скорбным духом и разумом. По-нашему, обычным старым маразматикам, тихим психам и депрессушникам.
– В чём дело? – спрашивает Тай.
– Мама То… мать Анатолия говорит, чтобы Дым срочно шла домой.
Я оборачиваюсь на Тай.
Она кивает и шепчет мне на ухо:
– Завтра приходи, когда сможешь. Я здесь снова ночевать буду.
Я выхожу на крыльцо книгоубежища. Тай сразу захлопывает дверь, бережёт тепло.
Ну и холодина снаружи!
– Пошли скорее! – мальчик прыгает по ступенькам. Я за ним.
От холода мысли тоже будто мёрзнут. Остаются всего три: зачем я нужна маме Толли? Как дела у меня дома? Может, мама с папой мне не просто так снятся? И ещё про Тай. Она сказала, что заночует в книгоубежище. Но у неё с собой нет ни подушки, ни одеяла. И кто к ней придёт? Кто стучал со стороны сада? А потом и эти мысли вымерзают.
Холодно. Ветер с залива. Темно. Фонарей нет, только экраны в домах. Синеватые, розоватые,
