заходила в воду даже по пояс.
Что заставило её переступить через свои страхи и покончить с жизнью таким способом?
Будто перед самой смертью она решила заглянуть своим страхам в глаза. Возможно, в те тягучие мгновения, последние в её жизни, всё, что тревожило её, вдруг отступило прочь, и она ощутила долгожданный покой.
Я уже никогда об этом не узнаю.
Чем глубже я погружался в свои размышления, тем чётче я испытывал разочарование и обиду. Выходит, она непрестанно лгала мне в лицо, что всё в порядке. Впрочем, я смягчил своё отношение к ней, когда понял, что она наверняка испытывала сильный стресс и вину, скрывая от нас правду, ведь ей приходилось не только бороться со своими демонами наедине с собой, но и оберегать своих родных от их пагубного влияния.
Она лишь желала нас защитить, так, как умела.
Вот только все её тщетные старания привели её к тому проклятому мосту, на котором она решила попрощаться со своей семьёй и заодно со всем миром.
Со мной.
Я не посмел бы заявить вслух, что она жестоко обошлась со мной, но где-то в моём чреве скреблось это противное чувство.
Словно мама эгоистично бросила меня «здесь» и забрала с собой часть моей души.
И за это я никогда её не прощу.
Я упрямо отказывался появляться на её похоронах. Я хотел запомнить маму при жизни, доброй и улыбчивой, а не бездыханной, с искусственным лицом, над которым основательно потрудился танатокосметолог. И всё-таки, после долгих уговоров отца, я согласился пойти, но только ради него самого.
Он выразил мне искреннюю благодарность.
Народу было совсем мало: пришли только те, кого мама хорошо знала. Многих из гостей знал и я. Это и друзья, и коллеги, и соседи.
Среди них затесались и те, кого я увидел впервые.
В коротких беседах, направленных на то, чтобы утешить и поддержать нас с отцом, мне удалось кое-что выяснить.
Например, мистер Бен Смит, толстый дядька с внешностью неопрятного садовника лет пятидесяти пяти, работал с Джиной в маленькой пекарне. Тогда Джина жила в Нортфилде (штат Миннесота) и училась в университете Норидж. Окончив учебу, Джина вместе с родителями уехала в другой город. По словам Бена, они изредка обменивались почтовыми письмами, но потом Джина вдруг замолчала. Скорей всего, она вышла замуж, и ей стало не до Бена. В его голосе я не обнаружил и толики огорчения, но понял, что Бен по ней очень тосковал. Наверное, он относился к ней, как к дочери. Ведь у него самого была дочь, Грейс, которой совсем недавно стукнуло тридцать пять.
Также почтила своим присутствием пожилая учительница по литературе, миссис Мэри Уорд, которая помнила Джину как примерную ученицу. При этом Джина никогда не давала себя в обиду: умела отстоять своё мнение и при надобности дать сдачи. Миссис Уорд отзывалась о ней ласково и с уважением.
Все гости высказывали трогательные соболезнования, утирали платками заплаканные глаза.
Прежде, чем гроб опустили в землю, я в последний раз увидел идеальное безмятежное лицо будто крепко спящей женщины.
Несмотря на то, что это лицо принадлежало моей матери, оно на долю секунды показалось мне чужим.
Вдоль позвонка пробежали гадкие мурашки, а колени одолела мелкая дрожь.
Я прощался с мамой, едва сдерживая слёзы, хотя стоило дать волю своим чувствам, в конце концов, с моей семьёй произошла большая трагедия, поэтому не имело никакого смысла притворяться сильным.
Я подарил маме алые хризантемы, символизирующие моё разбитое сердце и проникновенную, преданную любовь к ней.
Десятого октября ей исполнилось бы тридцать восемь.
И она была по-настоящему прекрасной женщиной, самой прекрасной, которую я когда-либо знал.
После похорон мы с отцом пытались вернуться в привычное русло.
Пару раз он звал меня на озеро искупаться, но я нагло врал ему о своём недомогании, лишь бы не приближаться к озеру. Я опасался увидеть в отражении воды не своё, а мертвенно-бледное лицо матери. Но хуже того, я непроизвольно представлял себе, как всплывает её труп, обмотанный тиной, раздутый и посиневший, и тянет ко мне свои осклизлые холодные руки.
В мой мозг настырно лезли и прочие мерзости, но то лишь моя чрезмерная впечатлительность.
Короче, я старался держаться от воды как можно дальше.
Между тем, я охотно играл с отцом в бейсбол, помогал ремонтировать что-нибудь в доме или в саду, с удовольствием ходил на различные фестивали и ярмарки.
Иногда меня одолевала хандра, и я запирался в своей комнате. Валялся в кровати и тупо глазел в потолок; смотрел старые скучные фильмы, слушал Bad Boys Blue («Мир без тебя» стояла на прокрутке) или листал альбомы с фотографиями.
Я внимательно смотрел на чудесную мамину улыбку, красивые глаза и волосы… и отчётливо понимал, что за свершённое мамой предательство я простил её уже очень-очень давно.
Обида легко ушла, но её место заняли тянущая пустота и саднящая скорбь.
И ещё какое-то трепетное, мерцающее чувство…
Которое мне сложно было объяснить.
Мне лишь хотелось сберечь его, так как оно делало меня чуточку счастливее.
И вот наступило четырнадцатое июля, когда мне исполнилось шестнадцать.
Шумную вечеринку я закатывать не стал, хотя отец не возражал. Подростком он часто бывал на подобных мероприятиях и в каком-то роде обрёл в них смысл жизни; кое-что он вспоминал не без стыда, однако ни о чем не жалел. Я не разделил его восторга, так как не желал видеть в своём доме толпу пьяных и накуренных рож.
Так что, я поразмыслил и…
Взял в охапку друзей и смотался в Нью-Йорк, где мы посетили кучу крутых парков развлечений.
Я был выжат как лимон, но оно точно того стоило!
На следующий день, ближе к вечеру, нас навестил папин друг, Фридрих Беккер, которого я не видел много лет, так как он основательно поселился в Канаде в свои сорок два, ходя родился и жил в США. Незадолго до моего дня рождения он прилетел к своим родителям в Спрингфилд (штат Массачусетс). Заодно решил заскочить к нам в гости, как раз по особому случаю.
Фридрих скромно поздравил меня с прошедшим днём рождения и вручил подарок, синюю коробочку с белым бантом. Я аккуратно вскрыл коробочку и обнаружил в ней обычную бронзовую статуэтку.
Ну, как обычную…
Скорее чудную.
Её внешний вид меня несколько обескуражил.
Статуэтка изображала не то какое-то мифическое божество, не то какое-то мистическое существо.
Существо сидело, подогнув под себя ноги. Четыре пары рук были расставлены в стороны и чуть согнуты в локтях. Самые верхние
