и шорохи дома, но незнакомец замер и нервно оглянулся через плечо. За долю секунды до этого Джули, словно очнувшись от чар, повернула голову к сестре и, призывая к тишине, поднесла указательный палец левой руки к губам, сложив их в безмолвный овал.
«Ш-ш-ш».
Джейн повиновалась, а Джули начала спускаться по лестнице в сопровождении мужчины с ножом.
Такова, по словам единственного свидетеля, история о том, как я потеряла свою дочь — вернее, обеих дочерей, потеряла абсолютно всё, — за одну ночь.
1
Джули нет с нами уже восемь лет, но мне кажется, что прошли столетия. Я выхожу на улицу: пора ехать, чтобы провести последние в этом весеннем семестре занятия. Середина мая в Хьюстоне горяча, как воспаленное дыхание больного. Не успеваю я запереть за собой дверь, как начинаю потеть, одежда прилипает к телу; еще пять шагов до гаража — и влага сочится из каждой поры кожи. Когда я усаживаюсь во внедорожник, пальцы, сжимающие пластиковый стаканчик, соскальзывают, кофе расплескивается, и маслянистые темные брызги попадают на сиденье. Несколько капель угодили и на руку, но я позволяю им высохнуть, включив кондиционер. Лето с каждым годом наступает все раньше.
Я выезжаю задним ходом за шлагбаум, который мы установили на подъездной аллее уже после того, как стало слишком поздно, пробираюсь по нашему микрорайону к основной дороге, а затем вливаюсь в поток машин на шоссе, вдоль которого тянутся массивные пандусы, похожие на ребристые хвосты динозавров.
Восемь утра — час пик, и город с его переполненными дорогами напоминает сейчас огромное сердце с забитыми артериями. Я тащусь в пробке; парализованы все четырнадцать полос, передо мной привычный пейзаж: бесконечные капоты автомобилей и задние фары, слабо мигающие красным в тусклом утреннем свете.
Мне больше нравится смотреть на машины сверху, поэтому мой экономичный «приус» томится в гараже, а я каждый день езжу в университет и обратно на громадном черном «ренджровере» мужа (все равно Том не пользуется им) по трем разным автострадам. Передвигаясь со скоростью улитки, я могу забыть о других автомобилистах и сосредоточиться на выщербленных буквах, установленных на бетонных козырьках торговых центров: «Всё за доллар», «Мир картриджей», «Первая парикмахерская». Неоново-розовый оскал мексиканского ресторана, желто-голубое чудовище «ИКЕА», возвышающееся за платной дорогой, желтушный кирпич новостроек, едва скрытых от автострады неровной линией кустов индейской сирени, — все напоминает о том, что самое страшное в моей жизни уже случилось. Я перебираю знакомые виды, как моя мать перебирала четки.
…Радуйся, госпожа автомойка, полная благодати, Господь с тобою! Молись за нас, о «Быстрая печать»! Владычица наша камера хранения, спаси, к тебе обращаем мы взоры!..
А вот билборды с изображением Джули исчезли. Когда-то здесь, на пересечении шоссе 1-10 и кольцевой развязки 610, возле вон той жилой высотки, стоял щит с ее фотографией, втиснутый между баптистской церковью и бетонной эстакадой, но пять лет назад попечители фонда решили, что портреты Джули пора снять. Или это было еще раньше? Думаю, дело в деньгах, хотя я не имею ни малейшего представления, сколько стоит рекламное место на щитах: фондом Джули занимался исключительно Том. Теперь с этого билборда сияет гигантская белозубая улыбка пастора мегацеркви[1], а рядом призыв: «Не теряй веру в повседневной суете!» Интересно, плакат наклеили прямо на лицо Джули или сначала содрали ее изображение лоскутами? Нелепая мысль. На этом щите с тех пор что только не рекламировали. Услуги дантиста, реверсивную вазэктомию.
Строчки из стихотворения Вордсворта, заданного к сегодняшнему уроку, застряли в голове, словно дурная шутка: «Ужель видений свет сошел на нет? / И где они сейчас — мечта и славы свет?»[2]
Я щелкаю поворотником и съезжаю на кольцевую. Скоро я войду в аудиторию, где на меня устремятся десятки требовательных взглядов студентов. Я планирую преподавать до тех пор, пока университет оставляет за мной место, хотя у меня давно нет научных публикаций, я не состою ни в каких комитетах да и вообще ни в чем не проявляю инициативы. Все силы уходят на то, чтобы каждое утро заставить себя подняться с постели и встретиться с равнодушным миром, где самое страшное, что могло случиться, уже случилось, а я почему-то по-прежнему жива. Я немало времени потратила на изучение поэзии Вордсворта и сейчас еду, чтобы с пиететом вещать о его творчестве, — но я не верю в славу и мечту. Я верю в статистику.
Статистика свидетельствует, что детей чаще всего похищают знакомые, однако Джули забрал чужак. Статистика утверждает, что почти все похитители пытаются заманить жертву в автомобиль, — Джули увели из собственной спальни, угрожая ножом, посреди ночи, в то время как другая моя дочь, Джейн, наблюдала за происходящим из шкафа. И наконец, согласно неумолимой статистике, три четверти украденных детей умирают в течение первых трех часов после похищения. Три часа — примерно столько Джейн просидела в шкафу, оцепенев от страха, прежде чем разбудить нас с Томом паническим воплем.
Таким образом, к тому времени, как мы узнали об исчезновении Джули, ее судьба уже была предрешена. Неизбежность ее смерти расползлась как инфекция, как запах бензина. Пытаясь свыкнуться с тем, что Джули больше нет, я говорю себе, что ее не было и до того, как она родилась; не было и до моего рождения. И до рождения Вордсворта. Проезжая Мемориальный парк с его высокими соснами, я представляю, как она смотрит вверх невидящими глазами, укрытая одеялом из рыжевато-золотистых игл. Минуя квартал Крествью-апартментс, я вижу, как она покоится на ложе из азалий. У торгового центра с маникюрным салоном и спа «Санрэй» я не могу оторвать взгляд от мусорного контейнера. Таковы мои больные фантазии.
Когда-то я хотела подарить Джули целый мир. Теперь я хочу одного: возможности ее похоронить.
Последний урок перед летними каникулами проходит как в тумане. Я могла бы преподавать Вордсворта даже во сне, да и сейчас будто грежу, хоть и не сплю. Я вижу кристальную голубизну бассейна под высокими тонкими соснами, с рифлеными бортиками, сияющего, как пластиковая жемчужина. Девочки были от него в таком восторге. Перед покупкой дома я спрашивала Тома — он ведь бухгалтер, — можем ли мы себе это позволить. Модный район с переизбытком «Старбаксов» и загородных клубов не вписывался в наш стиль. Особенно в мой. Но девочек бассейн обрадовал даже больше того, что у каждой будет собственная комната. Они тогда не придавали значения нашему переезду из развалюхи в университетском квартале в элитную часть города с двухэтажными особняками, гаражами
