араб, с несвойственными своему происхождению чертами лица, и, подкосившись, ноги просто перестали меня удерживать в вертикальном положении, от чего я потерял равновесие и стал более подобен животному, использующему все четыре конечности для одного лишь передвижения. Спустя еще некоторое время от дикой боли в области груди тот отблеск стен, который я улавливал зрением, окончательно пропал и передо мной возникли новые края, ужасные, как сущий ад, и утерянные в вековых страхах.
Вновь очнулся уже спустя длительное время, которое растягивалось в моих снах еще больше, доводя практически до холодного пота и мучительной агонии своими психически неустойчивыми событиями. В никуда не собирающейся темноте, я чувствовал одиночество, отречение от мира, внутренние противоречия своих мыслей, полностью утратившие ту малую часть, которая необходима для здравого осмысления окружающей меня среды. В один момент мне показалось хорошей идеей начать работу над скрижалью, кажется, я подумал о том, что в случае удачной расшифровки древнего текста, меня выпустят из этого проклятого места. Я немедленно принялся за работу, зажегши лампу и приоткрыв дневник, положил скрижаль на стол перед собой таким образом, чтобы свет полностью явил мне весь ее образ. Эта стеническая глыба, выполненная из гладкого, как я предполагал, булыжника, явно отличалась от всех остальных древних плит, текста которых я изучал в прожитой мной большей части жизни.
Символы на скрижали не были похожи ни на что, что мне довелось когда-либо видеть, однако я поспешил с выводами. Они при каждом новом взгляде обретали новый вид, более того, при смене угла обзора они, странным образом, меняли свое положение, образуя новый лабиринт невиданного набора иероглифов. Рассмотрев эту скрижаль со всех сторон примерно с два часа, как я думаю, я мог позволить сделать краткий вывод по методу изучения. Каждый символ необходимо рассматривать со всех углов и заносить каждое новое его проявление в свой дневник, помечая их для простоты осмысления, подобно отметкам в тупиках лабиринта. Я с головой ушел в изучение древнего артефакта, странно влияющего на меня, а моему организму совершенно не хотелось есть и пить. Была лишь одна потребность, которую я помню и не могу забыть даже сейчас. Это была жажда познать суть и смысл скрижали.
Расшифровка длилась уже вечность, но мое напряжение только нарастало. Какова была моя беззаботная радость, когда я расшифровал первое предложение! Я совершенно отвлекся от окружающей меня темноты и от давящих стен, и лишь изредка мог расслышать, как капли воды бьются о каменную поверхность пола. О боже, я никогда не забуду все чудо, происходящее в моей темной от полученных знаний голове, которое так и норовило выскользнуть в реальность. Однако прочитать переведенный текст вслух, я ни имел ни единого шанса, ограничивая себя скользящим и охватывающим гулом мычания по сырым границам комнаты.
Должен сказать, что сон изредка настигал меня. Со странным зовом ночи и нежным голосом луны в сновидении, я присягал лордам, столь красивым в своем величии, что чувствовал себя настолько пустым и ничтожным, как червь, безумно корчащийся от боли, принесенной пятикратным расчленением. Они наставляли меня, указывали путь к звездам настолько далеким, каких не достичь даже на теоретически возможных технологиях будущего. А эти существа, к мудрости которых я тщетно старался приблизиться, каждый раз отдалялись все больше. В конце концов я понял, что тех звезд и существ уже давно нет, а время, своей неумолимой поступью движется вперед и люди не способны преодолеть этот барьер, ни ментально, ни физически.
Разочаровавшись в своих видениях, я очнулся в суровой реальности и продолжил перевод. Видимое не зрением, но логикой разума, которую дало мое сознание в тяге к познанию, позволило мне преуспевать над переводом быстрее и быстрее, пока наконец я не перевел все содержимое скрижали. Получившаяся транслитерация неизвестного мне языка звучала великолепно на родном мне языке, но не давала никакого смысла. Что-то толкало на блуждающие в голове мысли и, скорее всего, новый сон принес бы ответы на вопросы, не столько терзающие меня, сколько мой разум, который действовал, не опираясь на чувства. В тот момент я принял это за легкое раздвоение личности, а сновидения вовсе не стремились радовать своим явлением и совершенно точно лишали возможности действовать.
То, что произошло дальше, подобно давлению, спрессовало мою психику в маленькую горошину и повергло в такой шок, из-за которого я каждую ночь просыпаюсь в холодном поту. Тогда раздался стук в металлическую дверь где-то надо мной. Вслед за звуком спустился яркий свет, появлению которого я был рад, но его резкость все же ослепила меня. Передо мной явился сам Ибрагим, спустившийся по деревянной лестнице в мою каменную пропитанную влагой камеру. Кажется, на плече его была сумка, посему из нее он достал все необходимое для свершения своего изначального замысла. Сил на передвижение у меня было мало, поэтому я берег их и ждал подходящего случая, чтобы выбраться из своей вполне возможной гробницы. Среди предметов, пойманных моим взглядом были: нож, окаймленный странными символами, неким образом напоминающими помесь пентаграмм сатанизма и египетских иероглифов, несколько свечей, большие и поменьше, мел и, как ни странно, одеяние, черное как смола. Ибрагим был серьезно настроен, настолько, что в его резко хмуром взгляде прослеживались нотки коварства и злобы. Но вид в робе, которую он одел, нисколько не пугал, наоборот даровал уверенность в том, что мне уже не выбраться отсюда и в следствии потери последнего луча надежды, мне не оставалось ничего кроме, как смириться с неизбежностью.
Неожиданный исход заставил меня пересмотреть мои взгляды на жизнь и на оккультизм. В последующие мгновения Ибрагим взял в руки нож и направился к столу, у которого сидел я. Но ему не нужна была моя жизнь, нужен был дневник, мои мысли и транслитерация. Изучив письменность, мой тюремщик направился в центр комнаты, очертил мелом вокруг себя круг, расставил свечи и принялся к весьма странному и древнему творению ритуала.
В стеклянных глазах, потемневших от увиденного, еще долго прослеживался взгляд светящейся ночи, той самой сущности, которую я видел в своих снах уже после того как выбрался на свободу. То была сама смерть, явившаяся на зов крови, голодная и всепоглощающая, мерзкое создание, сочащееся смолой и щелкающее астральными зубами. Ее проявления в действительности, столь ужасны и столь сюрреалистичны, что убедить себя в натуральности происходящего можно только путем присутствия с ней в одной комнате и видением того, что было сотворено с Ибрагимом.
Я выбрался из мерзкого, пахнущего смертью подвала один, совершенно позабыв как освободился от ошейника, с шагающей по
