сахарного района. Только Фрейре пользуется научным анализом, а Линс до Рего — непосредственным наблюдением, детскими и юношескими воспоминаниями (Фрейре ссылался впоследствии на романы Линса как на лучшее подтверждение своих тезисов). Романы Линса автобиографичны. В первых частях цикла описан быт старого энженьо, выведен могучий старик Жозе Паулино, воплощающий былое величие сахарной аристократии, и появляются многочисленные жалкие фигуры, воплощающие ее сегодняшний упадок. Уже в этих книгах возникает образ «угасшего огня», потухшего, бездействующего энженьо. Дело в том, что, хотя герою цикла Карлосу де Мело переданы многие факты личной биографии Линса, произведение не стало «романом воспитания» или «романом становления». Настоящим героем является не Карлос, но сахар, сахарная плантация. Судьбы людей, их отношения, их характеры вторичны, обусловлены тем, кто и как производит сахар на плантации Санта-Роза. Гибель патриархального хозяйства, капитализация параибской долины, разорение плантаторов и обогащение фабрик, духовное оскудение старых хозяев и приход новых, еще более алчных и бездушных, — исторический процесс, показанный с непривычной для бразильской литературы тщательностью экономических деталей, стоит за образом «угасшего огня». Симпатии писателя на стороне прошлого — деда Жозе Паулино. Линс помнит, что и во времена деда батракам хватало горя и нищеты. Но зато жизнь на старой плантации не была лишена человеческого начала, напрочь уничтожаемого механизированным порядком на процветающей фабрике. В труде и отдыхе, в отношениях человека к природе и коллективу еще сохранялась красота и обрядовость, запечатленные в фольклоре (поэтому, например, описания праздников в деревне или разлива реки Параибы принадлежат к лучшим страницам бразильской прозы). Торжество капитализма оценивалось Линсом как катастрофа, неизбежная, но губительная для народа и народного сознания.
В ходе работы над циклом Линс понял, что историческое движение рассматривалось им односторонне и механистично. Народ был не только пассивной и безмолвной жертвой необратимого социального процесса. Народ действовал, об этом кричали события 1933–1935 годов. Мировой кризис, потрясший всю отсталую, полуколониальную экономику страны, невероятно ухудшил и без того тяжкую жизнь бразильских трудящихся. Стачки, демонстрации, вооруженные столкновения забастовщиков с полицией указывали на приближение революционного взрыва. Бразильская литература шла рядом с бастующими, не ожидая, пока дистанция времени позволит объективно оценить происходящее. В романах бразильских писателей этих лет не только обжигающая актуальность, но и напряженная уверенность в скорых переменах, в недалекости революционного переустройства («Пот» и «Жубиаба» Ж. Амаду, «Семья Корумбас» А. Фонтеса, «Тоска» Г. Рамоса, «Каменистая дорога» Р. де Кейроз).
На самом деле история страны двигалась более кружным и каменистым путем. В 1935 году была создана широкая организация (типа Народного фронта) — Национально-освободительный альянс, впервые выдвинувший программу антифеодальной, антиимпериалистической революции. Однако альянс не был готов к массовым действиям, и правительству удалось подавить отдельные и разобщенные выступления его сторонников. Начались репрессии, открытый антикоммунистический террор. Вскоре в Бразилии власть перешла в руки буржуазной диктатуры, уничтожившей конституцию и всякие демократические свободы.
В последних двух частях «Цикла сахарного тростника» — «Негре Рикардо» и «Сахарной фабрике» — Линс до Рего попытался увидеть, что может принести плантации Санта-Роза революционная ситуация в стране. Вчерашние батраки становятся рабочими, стачечниками, повстанцами. Новое, капиталистическое угнетение не только страшит людей, но и вызывает отчаянный, хотя и обреченный пока на поражение отпор. Писатель рассказывает об этом сбивчиво, торопливо, прибегая то к газетному репортажу, то к абстрактной символике. Будущее еще неясно, оно кажется чреватым бедствиями и кровавыми жертвами, но все же оно властно вторгается в художественный мир Линса, дотоле ностальгически обращенный к прошлому. И здесь писатель преодолевает ограниченность регионалистской социологии, на принципах которой строился замысел цикла. Если реализм первых романов Линса до Рего основывался на наблюдении, скрупулезной фиксации внешнего хода социального процесса, то отныне писатель будет искать иные, доступные только искусству, синтетические средства постижения истории. Способ прямого социологического наблюдения оказался недостаточным, за быстрой сменой политических событий чувствовались более скрытые, глубоко залегающие закономерности. Линс до Рего остается верен многим принципам регионализма: и в дальнейшем он ограничивает поле своего писательского зрения хорошо знакомыми ему местами, тщательно воссоздает областной бытовой уклад, щедро вводит фольклорные легенды и песни. Но в его видении человеческих характеров и их столкновении появляется такая общенациональная и историческая широта, какой вовсе не могло быть в пору раннего его творчества, когда люди и их судьбы представлялись лишь знаками социального уравнения.
После переворота 1937 года Линс до Рего, как и все бразильские писатели, испытал и угрозу репрессий, и страх за участь своих книг. «Мои книги посылали с письмами к главе государства, в которых меня обвиняли в том, что я хочу уничтожить родину, подорвать Бразилию… В Баие зажигали костры, чтобы жечь книги, так же, как это делали в Берлине», — вспоминал он впоследствии. Годы террора изменили мироощущение писателя — появился горький скепсис в оценке возможностей социального прогресса в стране. С тех пор и до конца своих дней (он умер в 1957 г.) Линс до Рего оставался лишь недоверчивым наблюдателем схваток демократии и реакции. Однако его глубокое и искреннее народолюбие, его неприятие капиталистического общества не были поколеблены — и об этом лучше всего говорят его книги.
Последние двадцать лет творческой жизни Линса до Рего были нелегки. Удачи сменялись неудачами, значительные и серьезные романы перемежались слабыми, мелодраматическими историями болезненных страстей. Но судить художника должно по его свершениям, и поэтому мы в первую очередь обращаемся к «Угасшему огню» (1943), самому цельному художественно и зрелому по мысли произведению Линса до Рего[1]. Именно в этом романе яснее и полнее всего сказались новые качества писательского метода Линса, зрелость его реализма.
Линс до Рего — писатель одной темы, одного жизненного материала. Воспоминания детства были для него неиссякаемым источником, питающим воображение. И в романах «Цикла сахарного тростника», и в «Угасшем огне», и в изданной накануне смерти книге мемуаров «Мои зеленые годы» описываются одни и те же места, события, появляются одни и те же персонажи: плантаторы Жозе Паулино, Лула де Оланда, Жука, их жены, батраки-негры, разбойники-кангасейро. Тем более важно, как это рассказывается. Каждый раз, возвращаясь в хранилище своей памяти, автор как бы пересматривает одну и ту же картину, но с разных точек обзора, с разной степенью приближения. Меняется интонация, композиция, пластическая фактура его рассказа. А в зависимости от этих перемен проступает и новый, глубинный смысл историй, виденных и слышанных в далеком детстве (действие «Угасшего огня» происходит в конце 10-х — начале 20-х годов).
В одной из своих статей Линс до Рего приводит свой ответ журналисту, интервьюировавшему его: «Журналист начал было говорить об иностранных влияниях, об учителях, сформировавших мое сознание, а я ему
