а ты психовала! Ушел! Ха-ха! Нашего брата, ещё палкой будешь гнать — не уйдём. Верно я говорю, лейтенант?
Лидия подняла взгляд на дядю Колю и тоже невольно улыбнулась… подчиняясь его веселью. И лейтенант захихикал.
В голове женщины танцевала блаженная сумятица, глупая, и одновременно, спасительная: с одной стороны, раз Аркадия нет в больнице (и в морге! свят-свят! тоже нет!), значит он не пострадал… и это хорошо. Но раз он не пострадал, значит он изменил с другой… и это отвратительно!
Когда вышли из отделения милиции, сверкала луна. Оптимистично гудели машины, крупкой сеял снежок, прохожие торопились вернуться домой. Вечер формировался вполне себе рядовой, текущий, безликий, но…
…но что-то он заключал в себе. Что-то большее, магическое. Аура нового года благословляла его, а потому и фонари с глазами жёлтыми (нас вели сквозь туман), и луна (ущербная, огрызающаяся, острозубая), и хруст снега под ногами, и даже цепкий морозец — всё это казалось волшебным.
Как минимум, необычным.
Далеко вытягивая руки, Николай Дмитриевич натянул перчатки. Лида взяла дядю под локоть. Они двинулись вдоль забора в бодро-прогулочном темпе, и когда отошли шагов на двадцать, Лида проговорила:
— Я должна тебе сказать важную весть, дядя. Дело в том, что Аркадий выиграл в лотерею. Огромные деньги.
— Шутишь? Откуда?
Лидия не шутила, лицо её завесило строгое выражение учительницы перед контрольной работой:
— На день рождения я подарила ему лотерейный билет. А незадолго… как раз перед…
— Перед тем, как он пропал? — помог Николай Дмитриевич.
— Да-да, верно… за пару дней до, вышла газета с таблицей. Аркаша выиграл десять тысяч. Он сам мне сказал.
Светофор вспыхнул красным. Пешеходы остановились. Николай Дмитриевич посмотрел на племянницу сверху вниз… в голове пролетела мыслишка, что страшненькая она бабенция… Лидуха… и несовременная совсем: "Так-то разобраться девка дородная… сиськи на месте и жопа толковая… К чему этот пуховый платок? Бабкино наследство что ли проветривает? Косметика почему отсутствует на выражении лица?"
— Почему не рассказала в милиции?
Загорелся зелёный. Лидия ответила рассудительно:
— А что бы изменилось? Они ведь всё равно не поверили.
— Тут ты права.
Вернулись домой. Переоделись.
Вечер тянулся тоскливо.
Долго и непонятно зачем смотрели телевизор (какую-то передачу про заполярных людей и животных), потом вяло с неинтересными повторами перемывали косточки общих знакомых. Ужинали… без малейшего аппетита… Дома Николай Дмитриевич привык (невзирая и несмотря) выкушивать четвертинку водки, а уже потом, разомлев и подобрев, и почувствовав внутри себя "зарождение энтузиазма", приступать к трапезе, хлопнувши жену (ту самую многоброшенную кобру) по крупу: "Давай-ка, мать! порубать!"
Такая процедура примиряла с действительностью. Вдохновляла.
А тут?
"Как Аркашка существовал в подобном Мире? Мне кажется, в этом доме я бы не выжил и одного месяца, задохнулся бы в этом воздухе…" — подумал Николай Дмитриевич.
Перед сном, постирав носки и вывешивая их на батарею, он решил, что надо задержаться на пару дней. Поддержать племянницу, помочь ей. "Десять тысяч — это мотив", — засела в голове неприятная нота.
Сказать откровенно, была и бескорыстная корысть. Николай Дмитриевич заведовал автомобильной базой в районе, приехал за запасными частями… а теперь имел (моральную) возможность задержаться в столице края на несколько дней. Можно было ещё раз-другой пробежаться по базе… всласть поскандалить со знакомым кладовщиком… во славу Божию и во имя наступающего Нового года. Плюс появлялась возможность прогуляться по магазинам… пощупать продавщиц глазами и прикупить подарков. Наконец, формировалась благодатная отдушка — возможность отдохнуть от семьи… от любимой жены… от хозяйства… притом, на законных и даже высокоморальных основаниях.
"Жаль спину не получится подлечить, — подумал Николай Дмитриевич, опрокидываясь в сон. — Ноет, проклятая…"
***
Близким другом Аркадия Лакомова считался Степан Полубесок.
Полубесок не любил слова "дружба" и не имел друзей, как таковых (так он утверждал), однако связи с Лакомовым не отрицал и называл его товарищем: "Ты вслушайся. Вникни. Какое могучее слово — товарищ! Жаль, коммунисты его испаскудили!"
Дружба зародилась много лет назад, когда оба молодых человека поступали в один театральный институт. Лакомов пришел на вступительный экзамен в тонких брюках-дудочках (с искрою) и в красной рубахе с вышивкой.
Тут и народился конфликт.
"Алый акцент я, допустим, запросто мог пережить, — вспоминал, ухмыляясь, Полубесок, — но петухи на рубахе — это удар ниже пояса. Я Аркашке сказал вполне искренно… мол, такого пугала ещё поискать на Руси… он тоже в ответ что-то вякнул!" — смеялся.
Полубесок высказал Лакомову своё отношение. Лакомов ответил метко и колко, дескать, Степану негоже соваться своим свиным рылом в калашный ряд — там культурные люди обретаются. Стремительно, напоминая степной пожар, возникла драка… прямо в коридоре института… с воплями и кровавыми соплями… цветастую рубаху исполосовали в клочья… и нижнюю губу Полубеску изрядно надорвали — Лакомов умудрился вцепиться в неё зубами.
Результатом инцидента, оба абитуриента были отчислены. В том смысле, что их с треском не приняли.
Степан посчитал тот провал удачей, часто благодарил за него судьбу: "Кой чорт из меня актёр? Посмотри на мою внешность! Я актёр? Ха! Маялся бы потом всю жизнь… или спился, без малейшего толку".
Аркадий — на донышке души — носил обиду.
Тогда, в юношеской эмоциональной суете он легко пережил отчисление. Не растрачивая времени, перекинул документы в медицинский вуз… правда, это потребовало значительных нервов матери (она занимала в пост в администрации) и некоторой суммы денег отца… зато не пропал год, и в армию стричься не пришлось.
Аркадий выучился, стал неплохим терапевтом. Театрального института не позабыл; внутри Лакомова, как невыболевший фурункул, застряла идея, что он родился для сцены… что талант у него недвусмысленный, и кабы развить способности и усилить — зазвучало бы по стране светлое имя…
…а Стёпка Полубесок, с повадками чёрного кота, перешёл дорогу.
Рабочая студия Полубеска располагалась под крышей трёхэтажного здания. Иван Дмитриевич поднялся по зачумлённой лестнице, нашарил глазами номер квартиры. Чуть помешкав, высморкался в обе ноздри, сунул платок в карман, обернулся зачем-то, посмотрел в пятно окна и только потом постучался в филёнку (звонка рядом с дверью не было… в том смысле, что был он выдернут и болтался на проводах). Отступил на полшага, слегка оробев — Николай Дмитриевич впервые встречался с настоящим живым художником.
Дверь распахнулась во всю ширину, проём заполнила сумеречная фигура:
— Тебе чего?
— Поговорить хочу, — отозвался Иван Дмитриевич. — Про Аркадия Лакомова. Я родственник его жены. Дядя.
— Лидкин?
— Ну.
— Заходи, — фигура отступила в глубину пространства. — Только не мешайся часок. Спрячься на диване и сникни. Я работаю, вишь… нахлынуло на меня. Уразумел?
Не дожидаясь ответа, Полубесок вышагал к
