пяти тысяч жителей.
— Я кое-что перенял на военной службе в Петербурге. Помогал в околотке, присматривался. Да и у вас подучусь немножко. Я так прикидываю: одному вам эту окаянную оспу не одолеть. Пока вы до нас доберетесь, все село вымрет…
— Рассуждаете весьма здраво и благородно.
А знаете ли вы, что оспа — болезнь инфекционная? Вы рискуете жизнью.
— Знаю. Помру один, а спасу, может, сотни…
— У вас есть семья?
— Жена и два сына.
— Весьма похвально. В моей многолетней практике это первый случай. С удовольствием расскажу и покажу все, что знаю об эпидемии оспы…
Вернувшись в Хмелов, Федор Федько сделал противооспенную прививку жене и сыновьям Степану и Ивану. Брат Яков вначале покуражился, но, услышав, что в соседнем селе за одну ночь скончались трое, попросил:
— Щипай, хуже не будет.
Надев белую сумку с красным крестом, пошел Федор Ксенофонтович к соседям. Некоторые отказывались, опасаясь, а вдруг рука разболится и кто тогда в поле работать будет. Федор Ксенофонтович, не раздражаясь и не повышая голоса, терпеливо убеждал земляков, показывал, как зажила ранка у маленького Вани. И люди понимали: так надо, так лучше будет. Закончив прививки в Хмелове, лекарь-доброволец пошел в соседнее село.
Черная оспа была побеждена. Земляки прозвали Федора Федько Щепием — от слова «щипать» при прививке.
Федор Ксенофонтович узнал о прозвище от старшего сынишки Степки, который пожаловался, что мальчишки его дразнят: «Щепия сын, Щепия сын».
Федор Ксенофонтович улыбнулся, сказал жене:
— Теперь у нас с тобой две фамилии. Выбирай' любую.
Мокрина Ивановна пригладила растрепанные волосы сына:
— И чего расхныкался, хлопчик? Федько на селе много, а Щепий-то на всех один. Гляди, мизинок и тот над тобой смеется.
Мизинок — Ваня. Он не спеша листает страницы толстой книги, привезенной отцом в солдатском сундучке, и пытливо рассматривает картинки. Есть смешные, есть и страшные. Мальчик еще многого не понимает, а отца спросить боится: очень он устает, уходит из хаты рано утром, а возвращается поздно вечером. Под картинками есть подписи, но прочесть их Ваня еще не может, хоть все буквы уже знает. Выучил за лето. Пас гусей. В саду богатого соседа учительница показывала восьмилетнему сыну хозяина крупные буквы, называла их и просила запомнить. Плетень был редким, и Ваня все хорошо видел и слышал. Обладая хорошей зрительной памятью, он запоминал буквы быстрее невнимательного и ленивого Гриши. Однажды ученик никак не мог назвать букву «к». И Ваня решил помочь: залез на плетень и выразительно зашептал:
— Это «к». Дурень, «к» это. Чуешь?
Гриша ничего не чуял…
Ваня подался вперед, налег на старый колышек, он хрустнул, и мальчик упал в сад.
Учительница строго спросила:
— Что тебе нужно, мальчик?
— Ничего. Я так, нечаянно прыгнул. Тоже маленько учусь, — густо краснея, ответил Ваня. — Вон там, за плетнем…
— А сколько тебе лет?
— Пятый год. Вы показывали Грицко букву «к».
— Верно! А вот эту знаешь?
— А это «л».
Учительница показала еще несколько букв, и Ваня безошибочно назвал их.
— Молодец! А как тебя зовут?
— Иван Федорович Федько.
— А я — Лидия Константиновна. Приходи, Ваня, ко мне. Я тебе и цифры покажу.
— Спасибо, Лидия Константиновна! — обрадовался Ваня, ловко перелез через плетень и побежал собирать гусей.
Нечаянную радость пригасил Грицко. Неслышно подошел и сильно ударил по лицу. Ваня упал. Крикнул:
— За что?
— Не лезь в чужой сад. Не выхваляйся…
Ваня вскочил, схватил хворостину:
— Уходи, дылда. Такую простую букву чне мог запомнить. Хлюпалка!
— Еще получишь, — пообещал Хлюпалка, пятясь к своему дому. — Рвань голопузая…
3
…Идут годы. Растет семья. И Ваня становится нянькой. Степа считается уже взрослым и работает в поле вместе с родителями. А Ваня остается дома и старательно забавляет капризного, болезненного Гришутку: терпеливо строит домики и крепости, лепит из глины и вырезает из корней деревьев веселые игрушки. Друзья-ровесники свистят у «федьковского кутка», зовут на бурливый ручей. Там хорошо: можно искупаться, половить жуков-плавунцов, в кустах полакомиться ягодами. Ваня молчит, как будто и не слышит сверстников. Мама каждое утро напоминает: «От хаты не отходи. Гришу одного не оставляй. Дите глупое». Ване скучно и обидно, хочется, чтобы поскорее прошло лето. После обмолота до самой весны мама будет дома.
…Все неожиданно и резко изменилось осенью 1904 года.
Федор Ксенофонтович пришел домой вечером хмурый, чем-то очень недовольный. Походил по хате, склонив голову к правому плечу и заложив руки за спину, и приказал сыновьям:
— Спать, хлопцы, спать!
Ваня быстро разделся и залез под теплое одеяло. А заснуть не мог. Ожидал, что скажет отец матери. В хате тихо, слышно, как сопит каганец, скупо освещая стол и скамью. Отец долго сидел молча, подперев ладонью скулу.
Мать не вытерпела, тревожно спросила:
— Ты что, Федя, занедужил?
— Здоров. Долго я думал и решил уехать в Бессарабию, в Бричаны. Там у меня живет дружок, вместе служили.
— Как это уехать? А хата? А земля?
— Свое, лишнее — продадим. А хата и земля останутся Якову. Я уже с ним говорил. Он обещал дать денег на дорогу.
Мать не могла поверить:
— Неужели ты сам такое худое дело придумал? Ведь мы здесь родились и выросли. Здесь все свое… Там все чужое…
— Ничего у нас своего, кроме нужды и горя, нет. Все лето работаем, а хлеба до весны не хватает. Обносились. Купить ничего не можем.
И тогда мать стала умолять отца остаться в Хмелове, среди близких и добрых людей.
Отец махнул рукой:
— Уедем! Хуже не будет. Не бывает хуже. Как только устроюсь на завод, вас всех заберу.
Мать горько заплакала, прикрывая рот дрожащей рукой.
От тонкого робкого огня лицо отца казалось таким же белым, как и стены хаты…
Ваня злился на отца: мать плачет, а он хоть бы слово сказал жалостное, чтобы успокоить, утешить ее. И смотреть на нее не хочет.
Отец встал, надел шапку, накинул на плечи пальто, оглянулся:
— Не надо, Ивановна. Хлопцев разбудишь, растревожишь. Мне тоже тяжко. А видишь — терплю. Пойду, кое с кем прощусь.
Толкнул дверь плечом и не спеша перешагнул через порог…
4
…Семья Федора Федько переехала в город Бельцы.
После долгих поисков свободного места Федору Ксенофонтовичу удалось устроиться на казенный водочный склад. На окраине городка снял в глинобитном домишке небольшую комнатушку. Мокрина Ивановна все вымыла, прибрала, побелила потолок и печку. Повесила чистые, своими руками вышитые занавески. Стало светло и уютно. Старших сыновей, пришедших из школы, встретила доброй улыбкой:
— Подивитесь — и у чужих людей жить можно. Свой угол.
Угол потеряли совершенно неожиданно.
Федор Ксенофонтович
