его сыреет круглое пятно помощи.
Группа у стола расформировывается и рассаживается по местам.
— Мы очень рады видеть новые лица, — начинает главный и смотрит на меня. — Я представлюсь: Виктор. Пару лет назад мой близкий друг выбросился из окна, по своим причинам, — казалось, улыбка его самую малость угасает, — и я осознал, что те чувства, которые испытывал я, испытывают множество людей ежедневно и ежечасно. Поэтому я и решил собирать такое вот небольшое собрание — в шутку мы называем его «кругом самоубийц», — он произносит это чуть тише, смотря в сторону, — потому что в нашем кругу еще никто не покончил с собой.
Он замолкает, видимо, в ожидании чьего-то слова. Но никто не изъявляет желания говорить; слышно лишь капли, барабанящие по окну.
Виктор окидывает взором каждого по очереди и улыбается, переводя глаза дальше; они словно вежливо спрашивают: «Вам есть, что сказать? Нет? Ладно, быть может, в следующий раз…»
Я выдерживаю его непродолжительный взгляд, а затем смотрю на остальных. Нынешняя ситуация напоминает мне подростковую игру, когда маньяк пытается подмигнуть своей жертве (что значило убийство) таким образом, чтобы никто из толпы не заметил. Сейчас именно так все наблюдают друг за другом.
Мужчина в разнотонном костюме резко поднимается и почти бежит к выходу. Очевидно, не выдерживает умиротворенного спокойствия.
Виктор не говорит ни слова, лишь провожая его глазами. Трудно сказать, уверен ли он в возвращении этого человека либо тут же забывает о нем, мысленно исключая из «круга», дабы не нарушать положительную статистику.
Тело рядом со мной негромко посапывает. Косясь в его сторону, я наконец ощущаю на себе благодать познания: это великолепная тактика — напиваться до беспамятства — чтобы не думать о самоубийстве! Думаю, стоит принять ее во внимание.
Один из группы, что перед началом стояла около стола с красной скатертью, поднимается со своего места и направляется к большому термосу с чаем.
Интересно, такая расслабленная атмосфера создается нарочно или спонтанно?
Я равнодушно поворачиваюсь к окну: в раскрытой форточке — словно метеоритный дождь — мелькают продолговатые капли, многие из которых оседают прямо на стекле. Я невольно улыбаюсь, и в моей голове отчетливо воспроизводится воспоминание августовской ночи в горах Грузии, когда мы с друзьями, заплутав в бесконечном серпантине, случайно набрели на старую советскую обсерваторию.
Небо там было поразительно чистым; им хотелось любоваться вечно. Работники обсерватории бодрствовали, так как пропускать наблюдение метеоритного дождя и роя хвостатых комет было для них преступлением. Все вместе мы — астрономы с приборами и планшетами и обычные зеваки с двумя вылупленными глазами — долгое время таращились на чернющий небосвод, наблюдая за полосой Млечного пути, звездами, кометами и спутниками.
Затем работники пригласили нас внутрь, к телескопу, который был настроен на Сатурн, бывший в самой близкой к Земле точке. Конечно, мы согласились, ведь никто из нас не видел настоящую планету вблизи: кремового оттенка шар, покрытый песочными кольцами. Планета не двигалась и не изменялась, но мы еще долго глазели на этот застывший в космосе газовый гигант…
Я поднимаюсь со стула, замираю на секунду и ухожу прочь. Мне здесь не место. Я не смотрю на Виктора, но надеюсь, что он так же провожает меня взглядом, как и того мужчину-невротика. И мысленно исключает из своего «круга».
Я спускаюсь вниз по протертым ступенькам, чуть не угодив в дыру ногой, и выхожу на улицу. Дождь понемногу затихает; из водостока уже не хлещет вода, а с козырька падают лишь самые крупные капли.
Мне больше никогда не снится сон, будто я падаю с тринадцатого этажа и разбиваюсь насмерть.
