Книга 160 шагов до Лео - Соль Астров

***

Несмотря на яркое полуденное солнце, выходя из аэропорта, я почувствовала разочарование. Все снова пошло не так! А я ведь была уверена, что вернусь с подписанными документами на продажу кондитерской. Прости, бабуля, но доходной твою кондитерскую больше назвать не могу. Наоборот, в последнее время я умудрилась влезть в новый кредит на холодильные камеры. Да, бизнесмен из меня никудышный. Благо риелтор из Швейцарии, как только я поместила на сайте информацию о продаже кондитерской, заинтересовался объектом, даже пообещал помочь с открытием счета в швейцарском банке и получать с него чуть меньше двух процентов в год. Но по прилете в Цюрих покупатель куда-то неожиданно слился. Риелтор со смешной фамилией Рильке и сильным акцентом долго извинялся за то, что клиент попросил подождать, хотя все еще готов купить у меня бабушкину кондитерскую.

Пора бы уже и привыкнуть, что в моей жизни все складывается не так, как хотелось бы. Я снова не смогу погасить долги по кондитерской, и мне придется продолжать усердно работать и отложить желание стать матерью. Сколько бы я ни искала способы набраться смелости и пересечь океан, я все дальше удалялась от берега, не понимая, куда дальше плыть.

Таксист высадил меня напротив дома. Я рассчиталась, захлопнула дверцу, и тут мой взгляд упал на соседний с бабушкиным забор. В космах некогда ухоженной травы пестрели редкие цветки шиповника. Большая пальма у входа во двор наполовину пожухла. Растения умирают, когда лишаются заботы хозяев. Темная эбеновая дверь, белая лестница к ней, статуя нимфы, гипсовых ляжек которой нежно касался Леонардо, заставляя меня краснеть. Где ты сейчас? Алекса после гибели отца Энцо так и не нашли. Ходят слухи, что он пропал без вести. Рита уехала к племяннице и теперь живет где-то в Лигурии. Ничего не известно лишь о Лео.

Я приблизилась к нашим воротам, щелкнула затвором и направилась к дому мимо посаженных бабушкиными заботливыми руками цветов. Погладила их пестрые соцветия, еще раз оглянулась на умирающую пальму, будто ожидая, что из-за нее мне вот-вот улыбнется он.

Порывшись в сумочке, достала ключи, отворила дверь, и из дома пахнуло табаком и цветами апельсина, как и двадцать лет назад, когда я впервые вошла сюда. У меня сжалось сердце: что же я натворила! Предала тех, кого любила. Бабушка-то сдержала свое обещание, а я — нет! Променяла ее на Энцо!

Побросав вещи на диван, побежала наверх. Набрала ванну, добавила в воду ароматическую соль. Где-то прочла, что она помогает вычистить негатив, расслабиться и отпустить навязчивые мысли. Чего-то не хватает? Точно! “Истина в вине!” Я спустилась в холл, достала из шкафа бутылку красного «Брунелло ди Монтальчино», налила и вместе с фужером снова вернулась в ванную. Поставила его на мраморный бортик и зажгла свечи. Раздеваясь, любовалась отблесками света в вине и, погрузившись в ванну по самую шею, жадно вдыхала запах лаванды. Поможет ли он вернуть душевное спокойствие? Закрыла глаза. Он снова снился мне этой ночью. Улыбался, накручивая вокруг пальца василек. Но совсем скоро цветок превратился в кольцо, подаренное бабушкой, и этот факт почему-то привел его в бешенство. Я испугалась, что он убьет меня, и проснулась. Как бы он отреагировал, если бы увидел обручальное кольцо, надетое на безымянный палец его другом? Хотя что это меняет, если он так и не появился в моей жизни с того самого вечера. Даже ни разу мне не написал!

Я черпала воду и тоненькой струйкой лила ее на лицо, шею, плечи, испытывая наслаждение оттого, что у меня наконец появилось время на себя. В звуках всплесков послышались слова бабушки, которые она как-то сказала, нанося ночной крем на лицо:

“Слышишь, никому и никогда не давай себя в обиду! Золушка в наши времена не возвращается мести пол и мыть посуду. Она ищет то, что делает ее счастливой”.

— Тебе легко говорить! — воскликнула с укором и с головой погрузилась в воду. Когда вынырнула, меня накрыло чувство безысходности, и рыдания вырвались наружу. Плакала долго и горько. Я осталась совершенно одна! А я так этого боялась! И если отца с матерью и Леонардо унес злой рок, то бабушку и ребенка потеряла по своей вине.

Вылезла из ванны и взяла большое махровое полотенце с полки. Оно еще пахло марсельским мылом и амброй, которые так любила бабушка Сандра. Неожиданно с полотенца мне на грудь упал сухой лепесток василька. Может, это знак? И тут промелькнуло: я знаю, где искать прощение! Быстро высушив волосы, оделась, взяла сумочку, щелкнула замком и побежала по дождливому тротуару к центру.

Впереди показался белый ажурный мрамор церкви. Одинокий колокольный звон с длинными паузами навевал печаль. Как и в тот день, когда Сандру везли на отпевание, траурный кортеж — серебристый катафалк и толпа в черном — следовал в сторону кладбища. Муж так и не сообщил, что звонила Беата, верная бабушкина помощница, пока я с утра и до поздней ночи зарабатывала на кредит. “Я забыл…” Будто мне звонили с тем, чтобы узнать, как у меня дела. Когда я, наконец, к ней пришла, было уже слишком поздно.

Мы с ней ни разу не говорили об отношении к богу. Хотела ли она, чтобы ее отпевали в католическом храме? А быть похороненной в этой стране? Что испытывала, когда отходила ее душа? Урна с ее прахом до сих пор хранилась в ячейке на кладбище. Я так и не нашла, где его развеять, хотя была уверена, что найди я это идеальное место, бабушка бы меня простила. Ведь она любила лучшие рестораны, самую вкусную еду, самое благородное вино. Осталось найти тот самый красивый уголок, где танцуют влюбленные дельфины, куда Леонардо меня так и не отвез.

Свернув за угол, я увидела статую какого-то святого, который большой каменной рукой указывал на обнаженные стопы. Может, это и есть мученик Леонардо? Чертики! Живу в городе двадцать лет, а до сих пор не знаю его истории! Я пожала плечами и шмыгнула в темноту дверного проема.

Внутри было пусто и пахло сыростью, смешанной с ладаном. Кое-где горели лампадки. Три романских нефа соединялись большими арками с колоннами из зеленого змеевика. Слева возвышалась элегантная кафедра из белого мрамора с тонкой чашеобразной формой, украшенной сфинксами. В центре собора я увидела алтарь в таком же стиле, над которым на фоне витражных икон с изображением жития какого-то святого распластался большой деревянный крест с распятием. Преобладание василькового, белого и пурпурных тонов в витраже придавало собору особо торжественный и киношный вид.

В глубине, сбоку от алтаря, я заметила темную фигуру. Она поправляла цветы в вазе, потом протирала иконы и статуи, на минуту замирая, будто любовалась ими.

Я вздохнула и села на свежевыкрашенную скамью. Запах прополиса и лака щекотал ноздри, а неспешные шаги отдавались эхом, когда фигура перемещалась от иконы к иконе.

«Священник, — мелькнуло у меня в голове. — Господи, как же хочется освободиться! Сбросить этот камень с души!»

Я вспоминала слова “Отче наш”, которым учил дед, — путалась, запиналась, пока моим вниманием не овладели, наконец, размеренные, словно дирижерские, взмахи кистей мужчины. Он протирал икону, затихал перед ней и, склонив голову, что-то шептал, потом переходил к следующей. Выходит, священники тоже просят о своем.