так, как происходит сейчас: Егор слушает свою музыку, потом он отдаёт мне плеер, телефон и отправляется в школу; если у меня есть уроки, я иду с ним, если нет, то бывает по-разному — в зависимости от того, сколько у меня времени до окончания занятий подопечного. А это, в свою очередь, зависит оттого, есть ли, например, физвоспитание или музыка: Егор посещает не все уроки, развитие сына по некоторым предметам его папа обеспечивает иным образом.
Сегодня моих уроков нет, а у Егора — всего два. Так что, можно посидеть в школьном саду, почитать, или подумать. Или сделать записи в моём дневнике, который я веду лет двадцать. Водитель до конца дня в моём распоряжении — я командую, когда и куда нас везти. Командовать, правда, я не умею и даже норовлю «дать увольнительную» водителю, если, например, Егор будет занят длительное время. Но ничего из этого не выходит — у них приказ: никуда не отлучаться, пока не доставят нас с отроком домой.
* * *
Мы миновали лесной массив и въехали в город. По городу ещё минут десять-пятнадцать — и мы во дворе школы.
Егор вышел из машины, обошёл её и протянул мне руку. Потом отдал свою технику.
— До встречи, Егор, — сказала я.
— До встречи, Маринандревна, — ответил он.
Это был прогресс: прежде я слышала от него какое-нибудь «ага» или «угу», а то и вовсе ничего.
Егор, завидев кого-то из приятелей, припустил, забыв о манерах. Тринадцать лет… это тринадцать лет. Хоть мой тинэйджер и из ранних.
Я обернулась и кивнула водителю: мол, до встречи. Он улыбнулся и тоже кивнул мне.
Обычно водители или спали, откинув кресло, или читали, или играли в какую-нибудь телефонную игрушку. Собственно, я знала двух водителей: один, постоянный, Борис, и подменный — Сергей. Почему сегодня появился Андрей и надолго ли, я не очень-то задумывалась — не моё это дело. Я отметила только, что он выделялся из ряда обслуживающего персонала и вообще не слишком походил на профессионального водителя. И Борис, и Сергей, как я понимала, сочетали свою основную деятельность с функциями телохранителей — оба спортивного вида и весьма внушительных размеров. Андрей же больше напоминал служителя муз — поэта, скажем. И Егор с ним на «ты», как с давним знакомым…
Я пошла по аллее к своей любимой скамейке. С неё открывался вид на медленную, тяжёлую, похожую на густеющее желе, реку и старое кладбище на другом берегу.
Некрополь, словно облаками, укрыт купами деревьев, которые сейчас вступали в самую живописную свою пору. На тёмной зелени клёнов то тут, то там появлялись яркие, сочные кляксы жёлтого, оранжевого, тёмно-бордового. Лиственницы стали прозрачными, похожими на собственные призраки из червонного золота. Голубые ели у главного, восточного, входа, казалось, посинели до чернильного, а несколько дубов у западной ограды покрылись роскошной ржавчиной.
Птичий гомон звучал уже не по-летнему — радостно-делово, — а скорее суетливо и озабоченно, даже нервно. К нему всё активней и настойчивей подмешивалось тявканье галок и карканье ворон, которые вот-вот заглушат окончательно всех прочих пернатых обитателей города: лишь осыплется последняя листва с деревьев и обледенеет земля, как их зычные голоса заполонят парки и дворы до самой весны.
Мне не захотелось открывать сумку — обычно я ношу с собой пару книг, которые читаю под настроение, или готовлюсь к занятиям. Слушать музыку тоже не хотелось — лень было включить плеер и на полминуты, чтобы узнать, что мой подопечный слушает сегодня… И тут я вспомнила двухнедельной давности разговор.
1.10.2005. Суббота.
Егор спросил меня сегодня, какую музыку я слушала «в молодости»…
Я засмеялась — он не понял, чему, — и назвала по паре-тройке групп и исполнителей из каждого, пришедшего на ум музыкального направления. Добавив, что и до сих пор слушаю всё то же.
У Егора вытянулось лицо.
Я спросила, что его так удивило.
С непосредственностью, об которую ещё не так давно вдребезги разбивались любые попытки воспитания, он сказал:
— Я думал, старики только всякие там симфонии слушают.
Я снова рассмеялась:
— Ну, конечно, я для тебя ископаемое… Сорок пять лет — это непостижимо для твоего ума.
Егор смутился — что меня весьма порадовало, — и пробубнил:
— Н-ну, нет… Вы-то, конечно, на старуху не тянете… — И тут же нашёлся, и тему сменил, и ко мне подлизался: — А дайте что-нибудь послушать из вашего… ну, в смысле, пожалуйста…
Я говорю:
— Давай начнём с того, что ты знаешь из перечисленного.
Он сказал, что какие-то названия слышал, но не знает, что есть что… Ему понравилось, как звучит Пинк… Пинк…
— Pink Floyd, — сказала я. — А почему тебе запало это название?
— Не знаю, — сказал он. — Так…
— Учти, это не панк, — сказала я, — это рок.
Из рока он знал Виктора Цоя — одного из кумиров его папы.
Я принесла ему все свои диски и сказала:
— Слушай и вникай, мне будет очень интересно твоё мнение.
— Моё мнение?… Вам? — Удивился он.
— Да, именно твоё мнение и именно мне. Чему ты так удивлён?
Он соображал долго и, в конце концов, сформулировал:
— Обычно взрослые говорят: «твоё мнение никого не интересует, вот вырастешь, тогда будешь высказывать своё мнение».
— И кто же это тебе такое говорил?
— Учителя все так говорят… и дедушка.
— А бабушка, папа?
— Бабушка… нет, она вообще ничего такого не говорит.
— Такого — это какого?
— Ну, она только говорит: «да-да-да, хорошо-хорошо…». Или: «покушай, оденься, ложись спать, вставай». А папа… у папы времени, наверное, нет, чтобы слушать моё мнение… — Егор опустил голову. — Вы же знаете, как он занят. — И тут же посмотрел на меня не без гордости во взгляде.
Я задумалась, соображая, как же ответить на это. Разговор назревал долгий и не совсем по предмету, что, впрочем, становилось нормой нашего общения: темы ветвились подобно корням и ветвям дерева, уводя вширь и вглубь, а то и прорастая совершенно новым, неожиданным ростком, вот как сейчас.
— Ладно, — сказала я, — оставим каждому право интересоваться или не интересоваться твоим мнением, а я тебе заявляю… и хочу, чтобы ты это всегда помнил: мне очень… мне невероятно, мне бесконечно интересно твоё мнение по любому вопросу! Усвоил?
— Усвоил, — сказал Егор, и на его лице снова обозначилось удивление.
— Повтори, — сказала я.
— Вам невероятно интересно моё… любое моё мнение по любому вопросу.
— Абсолютно верно! Садись, пять! — Я улыбнулась, но парень оставался серьёзным. У него, видно, не получалось так сразу уместить в себе моё заявление.
— А почему? — Спросил
