освещены актуальные жизненные проблемы морально-этического характера, занимающие видное место во многих его произведениях. Автор умело пользуется внутренним монологом, который помогает ему раскрыть самое потаенное в душах персонажей.
Во всех жанрах — будь то роман, повесть, рассказ, очерк — писатель создал произведения, в которых отчетливо слышен пульс времени — времени больших и важных свершений.
Язык его произведений сочный, образный, стиль отточен, слово емко и точно.
Произведения С. Гордона не отягощены лишними деталями. В них как бы выверена каждая строка. Под его пером одинаково живо возникают и городской пейзаж и сельский, пейзаж северной тундры и дальневосточной тайги. Он не привержен к какому-либо одному месту. Но где бы ни происходило действие, главное, что волнует писателя, — это человек и то новое, что он вносит в нашу жизнь и чем преображается сам.
Б. Миллер
ПОВЕСТИ
У ВИНОГРАДНИКА
1
При выходе из вагона Мейлах Голендер наткнулся в дверях на пару простертых рук, тянувшихся к нему с полутемного перрона: «Янкл, это ты?»
На ступеньках вагона, закрывая собою выход, стоял незнакомый человек.
— Янкл! — крикнул он снова и взмахнул руками, как бы кидаясь целоваться.
— Нет, не Янкл, — тихо ответил Мейлах, словно чувствуя себя в чем-то виноватым перед незнакомцем, и отступил от двери.
Но тот в вагон не вошел. Выждав с минуту, он, все так же простирая руки, спрыгнул со ступенек и тотчас исчез. Немного спустя его хрипловатый голос уже раздавался у входа в соседний вагон.
Никто, видимо, и там не отозвался, потому что Мейлах вскоре снова увидел этого человека — он бежал вдоль поезда и все тем же хрипловатым голосом кричал в открытые двери и окна вагонов:
— Янкл! Янкл!
В его метании по перрону, в его выкриках «Янкл! Янкл!» Мейлаху чудилась тоска отца о потерянном ребенке. Не так уж много времени прошло, чтобы он забыл, как после бомбежек на станциях, куда война его забросила, родители искали своих детей и дети искали своих родителей.
Вдруг Мейлаху показалось, будто кто-то его окликнул по имени. От неожиданности он выронил из рук чемодан. Но тут до него опять донесся тот же хрипловатый голос:
— Янкл! Янкл!
«Вот оно что значит — отец, — подумал про себя Мейлах, — поезд уже отходит, а он все не перестает метаться от окна к окну, от двери к двери и звать... Вот оно что значит — отец...»
Догоняя одна другую, с перрона соскользнули тени пробежавших мимо вагонов, а их место занял голубовато-белый свет высокой луны.
Мейлах огляделся. Шесть лет он здесь не был, и ничего, кажется, не изменилось. Тот же светлый вокзальчик с уютными огоньками за спущенными занавесками, тот же потемневший желтоватый колокол. Уходящие вдаль фонари горят печально, как и в ту давнюю пору, и придают звездной летней ночи особую таинственность. А вот потянулись вдоль полотна гумна и амбары с низко надвинутыми черепичными крышами. Площадь на той стороне железнодорожной линии необычайно бела. Мейлах никак не может понять — отчего там так светло? Луна, что ли, там ярче светит или это мучная пыль, нанесенная за день с мельницы? Между амбарами мелькает степь, усыпанная огоньками, которые перемигиваются с звездным горизонтом. Местами огоньки сбегаются в густой клубок, местами вытягиваются в длинные ряды, налезают друг на друга, то вовсе гаснут, то вспыхивают снова.
Лишь теперь он заметил, что светящийся множеством продолговатых окошек элеватор совсем не таков, каким был до войны, и вокзальчик не тот, и деревья в прилегающем садике не те, что тогда... Тут, видимо, спешили стереть следы разрушений, чтобы легче было забыть о том, что стряслось... Когда Бенциан Райнес в своих письмах предупреждал: «Здесь у нас ты уже скоро не найдешь и признаков великого разорения», — он, вероятно, думал, что это послужит Мейлаху утешением.
И вспоминается ему одно из последних писем Бенциана:
«Время, Мейлахка, великий лекарь. Оно излечивает самые глубокие раны, заставляет забыть самые большие горести...»
«Но как же вы не хотите понять, — отвечал Мейлах в своем письме, — что именно в этом великое несчастье наше. Сто раз в день должны мы напоминать один другому о том, что произошло, а вы, дядя Бенциан, я вижу, делаете все, чтобы как можно скорее обо всем забыть. Но как забыть, что я остался один из целой семьи?»
И еще писал Мейлах в том письме:
«Раз вы так стремитесь как можно скорее забыть о несчастье, то ведь куда вернее было не возвращаться из эвакуации. Вдали от родных мест мы гораздо скорее забыли бы о могилах, о виноградниках, о засыпанных колодцах... История, дядя Бенциан, надо вам знать, имеет повадку повторяться...»
Сколько Бенциан потом ни укорял его, Мейлах стоял на своем. После демобилизации он поселился в отдаленном городе с мыслью больше никогда сюда не возвращаться.
В том отдаленном городе ему иногда удавалось представить себе родной дом, родимые места такими, какими оставил их, когда уходил на войну, и уверить себя, что такими они и остались... Вот прибывает поезд. Отец с матерью встречают его. Зелдка вспрыгивает на ступеньки вагона, повисает у него на шее. Ее темные глаза...
Больше двух лет Мейлах боролся с собой и в конце концов сдался, хотя знал, что потом никогда не простит себе свою слабость. Во всяком случае, надо было выждать еще несколько лет. И тогда, может быть, если бы он приехал сюда годом позднее... Нет! Эта боль никогда не уймется. И через несколько лет с ним произошло бы то же, что сегодня. Он стоял бы, как сейчас, на перроне и избегал встреч со знакомыми... Нет! Он никогда не сможет жить по соседству с могилами... Так, может быть, пока никто еще тут его не заметил, сесть в поезд и уехать обратно?
И, словно это было его окончательным решением, Мейлах направился к расписанию посмотреть, когда будет обратный поезд. Почти у самого входа в вокзальчик он снова столкнулся с незнакомцем. Тот расхаживал по перрону неторопливым шагом и, задрав голову кверху, мурлыкал про себя какой-то напев. За ним неотступно тащилась тень кнута, торчащего из высокого голенища.
