— Благодарю… мистер Максвелл, — я подвигаю лампу, — я запомню. И хорошего вечера.
Я провожу за бумагами остаток дежурства. Срочных вызовов нет, а с теми, что есть, справятся утренние дознаватели. Заполняя страницу за страницей размашистым почерком, я расслабляюсь, погружаясь в свои мысли и ничуть не удивляюсь, внезапно обнаружив себя размышляющей о новом инквизиторе.
Интересный. Высокий, статный. Умный — дураков в инквизиторы не берут, тем более в дежурные. Это только в столице ставят во главу угла дар. А чем дальше в глубинку, тем больше мозгов требуется. Да и не прикроет никто в случае ошибки.
Писанина внезапно заканчивается и некоторое время я растерянно кручу в руках перо. Да, не удивительно, что мысли увели меня не туда. Два месяца без мужчины — для женщины не срок, а вот для дознавателя — целая вечность. Cовсем скоро — и я это чувствую, — эмоции, которые я в таком обилии собираю у задержанных, начнут сводить меня с ума. C неделю я смогу продержаться на зельях, ещё пару дней — на алкоголе, но потом за меня никто гроша ломаного не даст.
А значит, нужно начинать искать сейчас.
Я вздыхаю — хорошо инквизиторам, у них свои способы избавления от накопленного. Уж не знаю, как они это делают, но им постоянные контакты и не нужны. Жаль, не понимала этого в свое время.
А значит, придется зайти к Тревору — правда, контракты на любовь в последнее время он закрывает все реже.
Перед тем, как посетить свой кабинет, я заворачиваю за угол и по крутой лестнице спускаюсь вниз. Подземелье встречает сыростью и запахом мицелия. Но хотя бы тепло — приказ кардинала о дополнительном отоплении действует. Киваю в ответ на немые указания дежурного гвардейца и заглядываю в окошко ближайшей двери. Терра спит — закутавшись в одеяло, она лежит на кровати и лишь свет из коридора освещает её заплаканное лицо.
— Кормили? — обращаюсь к дежурному.
Тот согласно кивает:
— Щи, хлеб, картошка. Надолго она здесь?
— Недели на две две, — я поджимаю губы. Девушку жаль — но на время пристального дознания она останется в крепости: гвардейцев сейчас мало, а кардинал не любит впустую растрачивать человеческие ресурсы в поисках сбежавших свидетелей.
— Какие распоряжения будут?
Молодой парень мнется — если не будет, на кого сослаться, старшие товарищи быстро помогут определиться с судьбой служанки.
— Под мою личную защиту. Выделить одежду и обеспечить прогулки дважды в день.
Лицо гвардейца расцветает — разрешение на перенос ответственности получен.
Больше здесь оставаться незачем. Пожелав охраннику хорошего дежурства, поднимаюсь в свой кабинет и запираю документы в огромный сейф, занимающий половину стены. Обегаю взглядом комнату, опрокидываю стакан с недопитой водой над чахлым каланхоэ и, подхватив с вешалки шубку, закрываю дверь.
На выходе меня догоняет голос.
— Домой, мисс Локуэл?
— Да, — согласно киваю, — хороших выходных, мистер Максвелл.
Дверь за моей спиной закрывается, отрезая меня — пусть и над ничтожных два дня — от опостылевшего института дознания.
Прямо во дворе крепости ребятишки бросаются снежками. Поодаль стоит скособоченный снеговик с двумя ветками вместо рук. На месте привычной морковки — ещё одна палка. Усмехаюсь, проходя мимо — первым снегом в этом году завалило не только столицу, нам тоже досталось. Ну и славно — меньше промозглой сырости поздней осени, которая у нас зачастую и заменяет зиму.
Выхожу за ворота, поднимаю руку. Ждать приходится недолго — черный форменный экипаж подъезжает в считанные мгновение. Занимаю жесткое сиденье, говорю вознице адрес, устало прикрываю глаза. Всё. Домой.
Старый скособочившийся особняк на окраине Лаержа уютным уж никак не назовешь. Кованая ограда, низкая скрипящая калитка. Но мне хорошо здесь — стены толстые, летом поросшие мхом, зимой — инеем. Небольшой сад за домом. Гибридные яблони, посаженные прошлым хозяином, чувствуют себя хорошо и даже избирательно плодоносят. Надо бы садовника на раз вызвать, а не то зайцы, приходящие из леса, объедят всю кору.
Я купила этот дом два года назад, когда стало понятно, что остаюсь в городе. В первые дни долго ходила по коридору, прислушиваясь к скрипу древнего паркета и странным шорохам на чердаке. У дома была память — и я ценила её, поэтому не стала ни менять планировку, ни делать ремонт. Да и трубы пока хорошие — пару десятков лет еще менять не надо. То-то радовался клерк, впаривший мне здание за очень скромную сумму — знал бы он, что я и торговаться не собиралась, задрал бы цену повыше.
Дорожка засыпана снегом и только одинокая цепочка шагов, ведущая от двери до калитки, информирует, что дознаватель на работе. Что ж — прокладываю ещё одну цепочку, в обратном направлении. Зеленая дверь с тяжелым кованым кольцом на редкость мягко поддается — принимает ключ, мягко щелкает и открывается.
Я сбрасываю обувь, засовываю ноги в теплые тапки. Шубку снимать не тороплюсь — холодно. Шутка ли — с ночи не топлено! Прохожу в кухню, ворошу почти погасшие угли, долго на них дую в надежде возродить пламя. Не удается — приходится проходить всю долгую процедуру растопки. Шубка в итоге оказывается на вешалке — в ней неудобно таскать дрова. Но вот наконец каменный бок печки нагревается, я открываю тяжелый вентиль, который пустит тепло по трубам в спальню и присаживаюсь на стул.
Теперь — ждать.
Чувствуя, как теплеет в помещении, я откидываюсь на спинку cтула. Руки немного дрожат, а странная слабость в коленях дает понять, что времени у меня меньше, чем кажется. Да, пожалуй, стоит подстраховаться зельем.
Наконец температура в кухне становится приятной и я даже решаюсь переодеться. Сбрасываю прямо тут теплый свитер, ещё один свитер, полегче и, стуча зубами от холода, просовываю руки в рукава домашнего платья. Толстая вязаная шаль довершает наряд и я наконец выдыхая, чувствуя, как греет пух.
На леднике всё как всегда в конце недели: замороженная курица, до которой руки доходят не раньше выходных и печальная рыбья голова, укоризненно глядящая куда-то в вечность. Захлопываю крышку, усмехаюсь: хорошо, что я все предусмотрела.
Щи, загодя выставленные на заднее крыльцо, замерзли. Поковыряв ложкой лед, я решаю все же не торопиться и ставлю горшок в печь. Отрезаю ломоть хлеба, поливаю растительным маслом и посыпаю солью. Наливаю из кувшина на подоконнике простокваши: так тоже сойдет.
Сгрузив все на поднос, по скрипучим ступеням поднимаюсь вверх. Здесь я долго растапливаю крошечный камин, сделанный не иначе, как для красоты и замираю перед пляшущими огоньками, чувствуя потянувшееся от них тепло.
Всё, я дома.
Остаток вечера не отличается от других вечеров. Я долго листаю кодекс дознавателей, сверяясь в текущими изменениями, а затем забываюсь над очередным приключенческим романом. Забытый ломоть хлеба сиротливо лежит на подносе — я вспомню о нем уже глубокой ночью, забравшись под одеяло и даже закрыв глаза.
