– Так где у тебя болит?
– Здесь. – Она ткнула пальцем в лодыжку.
– Вывихнула, наверное. Ну ничего. Сейчас пройдет.
Я расшнуровал ей башмак, осторожно извлек ногу. Как это сделал бы врач.
– Так лучше?
– Немножко. Пойдем домой. Я очень пить хочу. И мама…
Она была права. Мы ушли слишком далеко от дома. И очень давно. Уже прошло время обеда, и мама, должно быть, поджидает нас, сидя у окна.
Ничего хорошего от возвращения домой я не ждал.
Но кто бы мог представить себе это несколькими часами раньше!
Этим утром мы взяли велосипеды.
Обычно мы совершали недалекие прогулки вокруг домов, до границ полей или до высохшего русла реки и возвращались назад, соревнуясь в скорости.
Мой велосипед представлял собой старую железяку со штопаным-перештопаным седлом и был очень высоким.
Все звали его Бульдозером. Сальваторе утверждал, что такие велосипеды у альпийских стрелков. Мне он очень нравился, это был велик моего отца.
Если мы не гоняли на велосипедах, то играли на улице в футбол, в «укради флаг", в „раз-два-три, замри!“ или бездельничали под навесом сеновала.
Мы могли делать все, что нам нравилось. Машины здесь не ездили, поэтому опасаться было нечего. А взрослые прятались по домам, будто жабы, ожидавшие спада жары.
Время тянулось медленно. К концу лета мы с нетерпением ждали дня, когда начнутся занятия в школе.
Этим утром мы принялись обсуждать свиней Меликетти.
Мы частенько разговаривали об этих свиньях. Ходили слухи, что старый Меликетти выдрессировал их жрать кур, а иногда даже кроликов и кошек, которых он подбирал на дороге.
Череп длинно сплюнул.
– Я вам до сих пор не рассказывал про это, потому что не имел права. Но сейчас скажу: эти свиньи сожрали таксу младшей Меликетти.
Все хором закричали:
– Не может быть! Это неправда!
– Правда. Клянусь вам сердцем Мадонны. Живьем. Абсолютно живую.
– Это невозможно!
– Что же это за свиньи такие, что жрут породистых собак?
– Запросто. – Череп закивал. – Меликетти бросил таксу в загон. Она попыталась сбежать, это хитрая собака, но свиньи у Меликетти еще хитрее. И не дали ей спастись. Разорвали в две секунды. – Потом добавил: – Они хуже диких кабанов.
– А зачем он ее туда бросил? – спросила Барбара.
Череп подумал немного:
– Она ссала в доме. И если тебя бросить к ним, такую толстуху, они и тебя обглодают до косточек.
Мария встала.
– Он что, сумасшедший, этот Меликетти? Череп опять сплюнул.
– Еще больше, чем его свиньи.
Мы замолчали, размышляя о том, как с таким дурным отцом живет его дочка. Никто из нас не знал ее имени, но известна она была тем, что носила какую-то железную штуку на одной ноге.
– Можно поехать туда и посмотреть! – вырвалось у меня.
– Экспедиция! – завизжала Барбара.
– Ферма Меликетти очень далеко отсюда. Долго ехать, – буркнул Сальваторе.
– Брось ты. Близко, поехали… – Череп вскарабкался на велосипед. Он не упускал случая взять верх над Сальваторе.
– А давайте возьмем курицу из курятника Ремо? – пришла мне в голову идея. – Когда мы туда приедем, можем бросить ее свиньям в загон и посмотреть, как они ее сожрут.
– Здорово! – одобрил Череп.
– Папа убьет меня, если мы возьмем его курицу… – заныл Ремо.
Но уже ничего нельзя было поделать: больно хороша показалась идея.
Мы вошли в курятник, выбрали самую худую и общипанную курицу и сунули ее в мешок. И поехали всей шестеркой плюс курица, чтобы посмотреть на знаменитых свиней Меликетти. Мы крутили педали среди пшеничных полей, и крутили, и крутили, и взошло солнце и раскалило все вокруг.
Сальваторе оказался прав: до фермы Меликетти было очень далеко. Когда мы добрались до нее, мозги закипали от жары и мы умирали от жажды.
Меликетти в солнечных очках восседал в ветхом кресле-коляске под дырявым зонтом.
Ферма дышала на ладан, крыша дома была латана жестью и гудроном, двор завален рухлядью: тракторные колеса, проржавевшая малолитражка, ободранные стулья, стол без одной ножки. К деревянному столбу, увитому плющом, прибиты коровьи черепа, выбеленные солнцем. И еще один череп, маленький и без рогов. Кто знает, какому животному он принадлежал.
Залаяла огромная собака, кожа да кости на цепи.
В дальнем углу двора стояла лачуга из листового железа и загон для свиней у самого входа в небольшую расщелину.
Расщелина напоминала длинный каньон, промытый в камне водой. Острые белые обломки скал, словно зубья, торчали из рыжей земли. На его склонах росли искривленные оливы, земляничные деревья и мышиный терн. Обычно в таких расщелинах много пещер, которые пастухи используют как загоны для овец.
Меликетти походил на мумию. Морщинистая кожа висела на нем, как на вешалке, абсолютно безволосая, кроме небольшого белого пучка, росшего посреди груди. Шею поддерживал ортопедический воротник, застегнутый зелеными эластичными липучками. Из одежды на нем были только видавшие виды черные штаны и коричневые стоптанные пластиковые сандалии.
Он видел, как мы подъезжаем на наших велосипедах, но даже не повернул головы. Должно быть, мы показались ему миражом. На этой дороге уже давно никто не появлялся, разве что иногда проезжал грузовик с сеном.
Страшно воняло мочой. И было полно слепней. Миллионы. Меликетти они не беспокоили. Они сидели у него на голове, ползали по нему вокруг глаз, как по корове. Только когда они заползали ему в рот, он их выдувал.
Череп выступил вперед:
– Здравствуйте. Мы очень хотим пить. Здесь есть где-нибудь вода?
Я держался настороженно: от такого, как Меликетти, можно ждать всего чего угодно. Застрелит, скормит тебя свиньям или угостит отравленной водой. Папа мне рассказывал об одном типе из Америки, у которого было озеро, где он разводил крокодилов, и, если ты останавливался спросить его о чем-нибудь, он приглашал тебя в дом, бил по голове и бросал на съедение крокодилам. А когда приехала полиция, чтобы отправить его в тюрьму, он сам оказался разорванным на куски. Меликетти вполне мог быть из таких.
Старик поднял очки:
– Что вы делаете здесь, ребятишки? Не слишком ли далеко от дома забрались?
– Синьор Меликетти, а правда, что вы скормили свиньям свою таксу? – вдруг спросила Барбара.
У меня душа ушла в пятки. Череп обернулся и испепелил ее взглядом, а Сальваторе пнул по ноге.
Меликетти засмеялся так, что закашлялся, и казалось, вот-вот задохнется. Когда он пришел в себя, спросил:
