землю и затапливая её дивными звуками.
Затанцевал ветер, водя хоровод с её песней и отзываясь чарующим эхом. Слова из древнего наречия ниспадали на слушателей успокаивающей пыльцой. Они затапливали их волю, смягчали их зачерствевшие сердца. Многие из них ложились на живот, подперев руками головы, у кого-то вырывались скупые слезы, но только у одного Хладвига глаза загорались ярким огнем страсти.
Атанаис пела о расставании и надежде вновь повстречаться с теми, с кем она была разлучена. В песнь свою она вложила всю печаль и всю тоску одиночества и непреодолимых далей, злых земель и широких рек, бед, постигших ее и ее родных. Им она слала песнь свою, свою молитву. Их она утешала. И мечтала, что они услышат её, и это поможет им подняться на ноги.
При каждом вздохе грудь отзывалась резкой болью, но Атанаис была готова петь всю ночь, если это могло спасти остальных.
Ее голос могучими потоками разливался по лесу, окутывая просыпавшиеся деревья и травы, захлестывая древнюю стонущую землю, и с каждой минутой он становился все крепче и все плотнее прикрывал веки тех, кому она глядела в глаза.
Когда боль перехватила на несколько мгновений её дыхание, Атанаис послышалось, что в ветре звучал не только ее голос, но голос пониже и поглуше. Волна его неслась ей на помощь, и Атанаис с радостью приняла ее, заставив голос свой звучать неистовой силой бури и нежностью легкого прибоя.
Ей чудился голос Акила. Он отчаянно звал её, и столько горя и ужаса было в этом зове, что голос Атанаис дрогнул слезами, но она смахнула их и продолжила петь, слыша, как Аштариат подкрепляет песнь ее своим голосом.
И головорезы, пронзенные красотой песни и чарами голоса, начали ронять головы на руки, один за другим. Один из них упал так близко от костра, что рисковал обжечься, но даже жар огня не действовал на него так, как жар этого могучего голоса.
Одним из последних сдался Хладвиг. Заметив, что делала песня с его товарищами, он нахмурился, но Атанаис поймала его взгляд и более не отпускала, зачаровывая его, заставляя позабыть обо всем, кроме этой песни и своих глаз. Он хотел дотронуться до нее, но не смог подняться. Рука его потянулась к лицу ее, будто хотела закрыть ей рот, но мужчина рухнул на землю, и Атанаис, осторожно, чтобы не прервать песню, поднялась и направилась к крепко спавшему юноше. На поясе его висела огромная связка ключей, но ключей, к счастью оказалось не более семи.
Атанаис, продолжая петь, подбежала к одной телеге, дрожащими от напряжения и радости руками освобождая пленниц от кандалов. Когда они были свободны, девушка махнула рукой в противоположную от их направления сторону, и фавны, плача и причитая, понеслись во тьму. Кто-то из них взял с собой лошадей. На лошадях можно было быстрее доехать до Аргоса, но труднее спрятаться.
Затем Атанаис подошла к другой телеге и начала возиться с замками других пленниц. Освободив их, девушка замахала руками, посылая их прочь.
— А как ше ты, Певитса? — выдохнула голубоглазая фавна, которая ругала ее больше всех.
Атанаис замотала головой и пропела, не смея прервать своей чарующей музыки:
— Я последую за вами. Бегите же! Бегите быстрее! Спасайтесь! И от дороги держитесь подальше! Я задержу их!
Атанаис оттолкнула женщину, и фавна, сжав ее плечо, кинулась за остальными.
Когда всех их поглотила тьма ночи, девушка повернулась к своим жертвам, коротко вздохнула и запела с новой силой. Вспыхнул костёр и потянулся к небу горящими руками, схватив в свой плен одного из спящих и спалив его. Спящий так и не проснулся, сгорев полностью. Ни крика боли, ни предсмертного вопля не огласило округи. Лишь её голос, могучий, словно недра земли, и похолодевший, будто недра Кунабулы.
«Я сожгла человека! Я целитель, намеренно убивший человека»
У неё заканчивались силы. Огонь больше не разгорался. Она могла лишь поддерживать глубокий сон злодеев, но едва ли могла продержаться до утра. Бывало, она пела часами, аккомпанируя себе на клавесине, но боль, слабость и нервное напряжение пили ее силы за троих.
Все они спали, и Атанаис могла убить их всех, одного за другим пронзить нелепыми тонкими мечами их и без того мертвые сердца, но, взяв в руки длинный кинжал Хладвига, она не смогла погрузить его в живую плоть человека, путь даже это был смертельный враг.
«Ты должна убить их, — уговаривала она себя. — В твоих руках невинные жизни тех, кого ты только что освободила. Если ты не убьешь этих дикарей, сколько жизней они еще погубят! Одного из них ты уже убила огнем, убей и остальных! Хладвиг не пощадит тебя!»
Но как Атанаис не уговаривала себя, она не смогла убить их. Для того чтобы приковать их к цепям, она должна была каждого из них поднять на телегу, на что у нее не хватило бы сил. Лишь десятерых ей удалось сковать. Она взяла большой нож, один пистолет, с превеликим трудом оседлала коня и, тяжело дыша, продолжая петь, пришпорила коня.
Каждый шаг его причинял ей муки, но Атанаис держалась и, когда лагерь остался далеко позади, наконец, замолчала и, превозмогая боль, гнала коня все быстрее и быстрее вглубь леса, подальше от дороги.
На рассвете она почувствовала усталость, но и не думала отдыхать. Где-то в стороне сердце ее пронзил ужасом короткий грохот выстрела, крики мужчин, звон стали.
«Это не могут быть они! — в отчаянии подумала Атанаис, остановив коня, который затоптался на месте. — Это другие!»
Запаниковав, девушка пришпорила коня сильнее, и он, выдав ее тихим ржанием, понесся дальше. Выстрел с той же стороны стал громче и отчетливее. Тогда она приняла решение слезть с коня и спрятаться. От усталости и боли ноги не слушались. Голова отчаянно кружилась. В горле пересохло, петь более не было сил. Смертельно хотелось пить и спать.
А когда она приблизилась к огромному дубу с большими толстенными корнями, вздыбленными высокой стеной, из-за деревьев вышли три высокие фигуры в коричневых походных костюмах и кожаных доспехах. С другой стороны вышли ещё четверо. Все вооружены до зубов, на головах — чёрные капюшоны. Все лица заросли густой темной бородой.
