Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 202
Министр финансов ратовал за открытие Балканского фронта – выделить людей и ресурсы в поддержку сербам, грекам и румынам и попытаться ударить по туркам через Сирию. Его точка зрения, что более гибкое военное руководство могло бы найти способ избежать тяжелых потерь и добиться быстрой победы над Центральными державами, почти наверняка была ошибочной, однако он с жаром отстаивал ее до конца жизни. Черчилль с ним соглашался, хоть и в меньшей степени, заявляя после войны: «Сражения выигрываются маневрами и потерями. Чем лучше генерал, тем больше он полагается на маневры и у него меньше потери»{1167}. Сам он до Второй мировой войны не расстался с заблуждением, что тактическое хитроумие способно обеспечить победу «малой кровью». Однако в конфликтах XX века между мощными промышленными державами эта логика уже не работала.
В своей книге The General Сесил Скотт Форестер выводит в 1936 году блестящий сатирический образ британского офицера времен Первой мировой, сравнивая командиров тех лет с дикарями, пытающимися выдернуть шуруп из бревна, навалившись всей массой, да еще помогая себе рычагами и подпорками. «Какая жалость, – писал Форестер, – что им невдомек: шуруп можно выкрутить в мановение ока, достаточно просто повернуть». Подобное видение ситуации военным руководством, которого, по большому счету, придерживались и Черчилль с Ллойдом Джорджем, получило с тех пор широкое распространение. Но что если, как считает большинство сегодняшних специалистов по Первой мировой, «вывинтить шуруп» было невозможно, то есть приемлемого способа разорвать патовую ситуацию не существовало?
Попытка завоевать Турцию ударом через Дарданеллы была, возможно, обречена на неудачу, даже если бы кампания на Галлиполи велась более умело. Британии в любом случае нужно было вовлечь Турцию в военные действия, чтобы отстоять жизненно важные для империи интересы – в частности, Суэцкий канал, но крайне сомнительно, что союзникам в 1915 году удалось бы заставить Турцию сдаться – даже обеспечив проход в Черное море. Россия, несомненно, сильно выиграла бы от возможности свободно вывозить экспортные грузы – особенно зерно. Однако маловероятно, что это спасло бы царский режим и позволило выиграть войну на Восточном фронте, доставив вооружение через пролив. Системная некомпетентность России в военном деле сильно сдерживала союзников. Кроме того, в 1915–1916 годах западным союзникам не хватало вооружения даже для собственных армий, не говоря уже о помощи российским войскам в достаточном размере, чтобы переломить ход истории. Впрочем, некоторые влиятельные голоса в Лондоне предлагали дать российским солдатам в руки британское оружие – и тем самым цинично избежать расширения британской армии на Западном фронте и увеличения списка потерь. Англо-французские операции против Турции и последующий дележ поверженной Османской империи сильно повлияли на судьбу Ближнего Востока, но не на общий исход конфликта.
Центральной ареной борьбы был Западный фронт, и, учитывая масштабы сражений на его полях в 1914–1918 годах, «малой кровью» добиться решающей победы не представлялось возможным. То же самое относится и к 1939–1945 годам: сокращение числа потерь со стороны западных союзников означало не улучшение командования по сравнению с предыдущей войной, а лишь то, что второй раз подряд основное бремя жертв взяла на себя Россия. В том единственном случае, когда большая англо-американская армия сошлась лоб в лоб с вермахтом на ограниченном участке фронта в 1944 году в Нормандии, процентное соотношение потерь среди пехоты примерно соответствовало потерям 1916 года – до прорыва немецкого фронта, давшего союзникам пустить в ход недоступное в Первой мировой оружие – потрясающую мобильность войск Эйзенхауэра.
Из всех полководцев 1914 года наибольшего осуждения, несомненно, достоин Жоффр за свой «План XVII». Однако без слоновьего упрямства – или целеустремленности, если хотите, – французского главнокомандующего последующая успешная контратака на Марне тоже не состоялась бы. Зимой 1914 года, после важнейшей победы в состязании «кто кого переупрямит» с Мольтке, Жоффр доказал свою непревзойденность как руководителя военными действиями Франции. Судя по Ипру в октябре, у Фалькенхайна никакой более успешной стратегии, чем у противника, в запасе не имелось. Хоть немецкая армия и обладала системным преимуществом над врагом, военного гения ни один из ее генералов не демонстрировал – даже виртуоз тактики Людендорф оказался никудышным стратегом.
С сентября 1914 года союзное командование оказалось в заведомо невыгодных условиях: чтобы отвоевать оккупированную Бельгию и восточную Францию, необходимо было атаковать, тогда как немцы могли занимать преимущественные оборонительные позиции, сдавая их, когда сочтут нужным. Британские победы в этой войне выпали в 1916–1918 годах на долю сэра Дугласа Хейга, который сменил сэра Джона Френча на посту командующего. На ход мыслей Хейга сильно повлиял ипрский опыт октября 1914 года. Вспоминая, как близко немцы подошли к прорыву, он делал вывод, что целеустремленностью и упорством – железной волей – атакующий может добиться огромных результатов. Однако сегодня нам кажется маловероятным, чтобы до 1918 года какое-то из наступлений, предпринимаемых противниками на Западном фронте, могло привести к окончательной победе. Лишь истощение Германии, участие Америки и значительное повышение оперативного искусства британской армии (большая заслуга Хейга) приблизили вероятность победы.
Осуществимого способа «срезать путь» к ней не существовало. Как подметил Джордж Оруэлл поколением позже, закончить войну быстро можно, лишь проиграв ее. Генералов Западного фронта уважали бы сегодня гораздо сильнее, если бы они меньше разбрасывались чужими жизнями и проявляли не такое явное равнодушие к потерям, но это все равно вряд ли помогло бы им переломить тупиковую ситуацию. До 1918 года основополагающая альтернатива у западных союзников была одна: либо допустить владычество Германии на Континенте, либо продолжать противиться этому со всеми вытекающими последствиями. И тогда, и сейчас было бы огромным заблуждением полагать, что имелся третий путь.
Франции, как основному театру военных действий, достанется больше других. В общем и целом она мобилизует больше солдат, чем остальные воюющие страны (8 миллионов) и понесет самые тяжелые потери из всех крупных держав – 1,3 миллиона погибших (из уроженцев метрополии), или 16,5 % призванных на фронт. Для сравнения: Германия потеряла 15,4 %, Британия – 12,5 %, Австро-Венгрия – 12,2 %, Россия – 11,5 % и Италия – 10,3 %. Погибшие составили 3,4 % от общего населения Франции, «уступив» в этом отношении лишь Сербии и Турции (у которой к погибшим на фронте добавилось больше миллиона армян, убитых турецкими соотечественниками). Еще три миллиона французских солдат пополнили списки раненых: так или иначе на фронте пострадало 40 % от общего числа призванных, включая каждого пятого офицера. Однако в декабре 1914 года французы, признавая вместе с другими воюющими сторонами всю тяжесть своего положения, сохраняли огромную силу воли и решимость, которые истощились лишь к 1917 году, вылившись в бунты.
В империи Габсбургов многие подданные Франца Иосифа считали войну катастрофой. Русские лелеяли надежду, что Венгрия может подписать сепаратный мир. К декабрю, когда потери австрийцев в противостоянии с русскими составили миллион человек (в том числе 189 000 убитыми), они смогли развернуть в Галиции лишь 303 000. Конрад уверял Берлин, что крупной победы еще можно добиться, если Германия пришлет больше войск, а если не пришлет, то к весне силы его страны иссякнут. Россия, в свою очередь, верила: стоит навалиться еще разок в Галиции, и с Австрией будет покончено, хотя в царской ставке высказывались и в поддержку альтернативного направления удара – по Восточной Пруссии. Несмотря на то, что русских тоже ужасали потери и царскую империю охватывало все большее уныние, ни одна часть общества, за исключением революционеров, пока не требовала мира любой ценой.
Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 202
