том, что ее грядок со спаржей коснутся неумелые руки. Как можно было примириться со всеми этими переменами и оставаться в Слискейле? Да ее и не приглашали остаться. Артур, поступивший на место помощника смотрителя в «Нептуне», был всегда мрачен и угрюм и не предложил ей поселиться с ним в маленьком домике, снятом им на Хедли-роуд. Никогда она не забудет ту ужасную ночь, когда он воротился из Тайнкасла пьяный и резко предупредил ее, что ей теперь придется «устраиваться как знает». Бедный Артур! Он не подозревал, как больно его слова задели ее. И не потому, что она стремилась остаться там, где чувствовала себя некогда в подобающей сфере, но где теперь была бы предметом тягостного сострадания. Ей только шестьдесят четвертый год. У нее сто двадцать фунтов годового дохода. Это давало независимость. И Лондон, город интеллекта и культуры, ждал ее. Замирая перед собственной отчаянной смелостью, она все это обдумала со своей обычной обстоятельностью. В Лондоне она будет подле Хильды, которая в последнее время добра к ней, и недалеко от Грэйс, которая всегда к ней хорошо относилась.
«Милая Грэйс, – думала тетя Кэрри, – все такая же простодушная и нетребовательная! Она бедна, но живет беззаботно со своим мужем и выводком ребят, не гонясь за деньгами и всякими материальными благами. Счастливая! Да, счастливая и здоровая». Тетушка намеревалась каждый год непременно проводить месяц-другой в Барнхеме. Наконец, имелась еще Лаура, Лаура Миллингтон, которая все эти годы жила со своим инвалидом-мужем в Борнмаусе. Разумеется, надо будет съездить и к Лауре. Вообще, тетя Кэрри рисовала себе радужные перспективы жизни в Южной Англии. Последние тридцать лет она провела главным образом у постели больных – Гарриэт и Ричарда. Может быть, тетушка немного и устала ходить за больными и менять им испачканное белье.
Из кварталов Лондона ее, естественно, привлекал больше всего Бейсуотер. Никто не знал лучше тети Кэрри, что Бейсуотер «помнит лучшие времена», а она ведь несколько гордилась тем, что тоже знавала эти лучшие времена.
Остатки аристократического величия Бейсуотера будили сентиментальный отзвук в ее сердце и заставляли ее склонять голову с чувством смирения, не лишенным приятности. К тому же Линден-плейс – такое подходящее место: весною деревья здесь зеленеют так нежно и пленительно на фоне линяло-желтой штукатурки старых домов, а улица одним концом упирается в церковь, которая создает должную атмосферу и приносит сердцу утешение. Тетушка Кэрри в последнее время стала еще набожнее, утренние и вечерние службы в церкви Святого Филиппа, которую она усердно посещала, часто исторгали из ее глаз сладостные слезы. С колокольни летел ввысь чистый и тонкий звон, на улице весело кричал развозчик молока, из нижних этажей разносился запах жарившейся баранины. Дом миссис Гиттинс, № 104, в котором после тщательного обследования тетушка Кэрри выбрала себе комнату, имел в высшей степени почтенный вид, и ванна была всегда чистая, хотя эмаль во многих местах треснула и откололась. Опустив в щель автоматической газовой колонки монету в два пенса, вы получали отлично нагретую воду, и, как и полагается в приличных домах, стирка в ванной комнате была строго запрещена. Население дома миссис Гиттинс состояло исключительно из пожилых дам, если не считать одного молодого индуса, студента-юриста. Но даже и он, несмотря на то что был темнокожий, соблюдал в ванной безупречную чистоту.
Думая о многочисленных удобствах своего жилища, тетя Кэрри отвернулась от окна и обозрела комнату. Здесь она чувствовала себя уютно, окруженная всеми своими вещами, своими сокровищами. Какое счастье, что она никогда в жизни ничего не выбрасывала! Теперь комната вся обставлена и украшена дорогими ее сердцу вещами. На столе – модель швейцарского шале, которую Гарриэт привезла ей из Люцерна сорок лет тому назад; резьба чудесная, а внутри – крошечные коровки. И подумать только, что однажды она чуть не отослала эту модель на благотворительный базар в Сент-Джеймсе! А вот на ручке звонка, над мраморной полкой камина, висят три открытки, которые Артур прислал ей когда-то из Булони и которые она много лет тому назад сама вставила в картонные рамочки. Ей всегда нравились эти открытки, на них такие веселые краски, – ну и, конечно, иностранные марки, которые так и остались на оборотной стороне, со временем могут иметь некоторую ценность. А на другой стене – ее собственная работа, выжигание по дереву, сделанное для дорогой Гарриэт четырнадцать лет тому назад. Очень хороши стихи, которые начинаются так: «Великий день, когда впервые ты узрела свет». Ну и работа искусная: ведь она в свое время считалась мастерицей в этом деле.
Все здесь, все решительно! Безделушки, фотографии, альбом на столике, сервиз госсовского фарфора, пожелтевший глобус, сохранившийся с ее школьных дней, большая раковина, которая всегда стояла рядом с глобусом, принадлежности для игры в солитер, среди которых не хватало одного стеклянного шарика, потерянного Артуром, когда ему было семь лет, – о, как она перепугалась тогда, боясь, не проглотил ли он шарик! – перочистка, соединенная с клякспапиром, придворный адрес-календарь и географический справочник 1907 года. Она сберегла даже плетеную хлопушку для мух, которую купила для Ричарда в последние дни его жизни.
Эта комната была как бы отображением всей жизни тетушки Кэрри; и в ней тетушка не жаловалась на судьбу, – нет, здесь она вспоминала все ее милости, и вспоминала с благодарностью.
Однако пора было идти на прогулку. Она подошла к квадратному зеркальцу, надела перед ним шляпу. Шляпа была куплена семь лет тому назад и, пожалуй, немножко выцвела за это время, а перо немного растрепалось, но все же это отличная шляпа. Натянув перчатки, тетушка взяла под мышку туго свернутый зонтик так, как держат ружье. В последний раз оглядела комнату: полхлеба и кувшинчик молока аккуратно убраны на полку; рядом – оставшиеся со вчерашнего дня томаты, жестянка с какао, прикрытая, чтобы оно не отсырело, заботливо выключенная газовая горелка, окно, открытое ровно настолько, чтобы проветривалась комната, нигде ни единой брошенной спички, всюду чистота и порядок. Удовлетворенная осмотром, тетя Кэрри вышла с гордо поднятой головой.
Она гуляла по Линден-плейс и Вестборн-Гров, рассматривая витрины магазинов и любуясь многими из выставленных вещей. Потом в конце Вестборн-Гров зашла к Меррету с деловым видом постоянной покупательницы. Магазин у Меррета чудесный, это лучший из больших универсальных магазинов, здесь можно ходить и любоваться всем, решительно всем. С полчаса тетя Кэрри бродила по отделениям магазина, склонив набок голову в старомодной черной шляпке, разглядывая все, и даже раза два останавливалась и приценивалась. Продавцы были относительно вежливы, и тетя Кэрри особенно ценила это, ибо ее покупки
