позапрошлого века.
Главным достоинством помещения выявились просторные окна с полукруглым верхом над бесконечные полями разномастных крыш, я глянула и не могла оторваться от изумительного зрелища.
– Они здесь устроили полный бардак или по-ихнему, борделло, – Сергей упорно продолжал хозяйственную мысль. – Итальянское семейство из Лугано, тоже мне, видите ли, Швейцария! На счета без слез не глянешь, я не проверял, просто уволил, пусть скажет спасибо. Мусор вывозили двумя грузовиками, это когда я их попросил на выход с вещами, что было – просто мама мия! Однако проехали, я почистил обе квартирки, забрал из подвала тетушкину фамильную мебелишку, расставил как следует, остальное покрасил, поклеил – и вроде ничего. Тебе как?
– Очень даже, – кратко одобрила я, впечатления явно дисгармонировали и не оформлялись.
История о выселении нерадивого управляющего с семьей, небрежно поведанная кузеном, просто вопияла об ужасах прошлого века, Сергей блестяще выступал в роли хозяина-кровососа, однако… Однако результат, полученный в тетушкиной мансарде, эстетически превалировал над неэтичным поведением кузена и устраивал меня настолько, что не только язык, мысль не поворачивалась с упреком. В мансарде стало просторно, умеренно светло, скромно-меланхолично и ненавязчиво увлекательно.
Там хотелось жить в уединении, лелеять листья и цветы на окнах, думать о вечном и читать великие книги. Гете, Гофман и Кьеркегор почему-то запросились на ум, заодно с прочими поэзмами и фантазмами.
На самом деле, и я по-моему, о том упоминала – кузен Сергей был наделен талантом декоратора, иногда поднимался до высот подлинного величия. Правда, никому, кроме близкого круга родных его таланты не являлись, гений был скромен и скверен характером. Ко всему прочему, его свободное распоряжение фамильной собственностью меня отчасти смущало, если Сергей зарывался, то обычно имел на это право – в соответствии с немецкой сутью скверного характера.
– Тебе старухи жаловались? – вдруг осведомился Сергей в рамках беседы и далее продолжил объяснения. – О том, как я управился? Нет? Странно. Садись на козетку, я сделаю кофе и расскажу, как было. Пей, пока горячий, машин я не признаю, нашел жестянку среди мусора, работает. Дело было так. В том году, пока мы валандались с фондом и банком, у тетки Эрики проклюнулась здравая мысль. Она раньше назначила меня наследником своей доли, имела все права, между прочим, не фонда, там дедушки постарались, а этого самого дома Зиберов. А у нее третья часть целиком. У тетки Марты еще треть, она давно распределила доходы между своими дочками и сыном, а у покойного дядьки тоже дочь и сын – реальные совладельцы. Их, как видишь, много, а я выхожу один. И у них был опять же полный борделло. Дом сам по себе хороший и богатый, но велся плохо, деньги шли сквозь пальны, верхние квартиры в других подъездах они набили шантропой, в основном из беженцев, чтобы показать, какие они терпимые к разным инородцам. У них в Европе больная совесть на этот счет – слишком хорошо жили. Вот тетя Эрика, молодец старушка, собрала всех дольщиков и пайщиков на совещание, объявила, что треть скоро будет моя, и не хотят ли они, чтобы основной пайщик плотно занялся имуществом и навел порядок для общего благополучия.
– Наверное, правильно, – опять я невольно согласилась. – Хотя мне никто не жаловался.
– Ну, вот, кофе мы попили, – сообщил Сергей. – Теперь могу рассказать, что вышло. Если тебе интересно…
– Разумеется, – ответила я простирая взоры поверх крыш, зрелище было увлекательное, а Сергей заслужил похвалу, хотя бы за хлопоты с чертовым банком.
– Понятно, идея всем понравилось, заботы с плеч долой, – Сергей продолжил рассказ. – Меня мигом выбрали управлять делами за особую плату сверх общего дохода, который всю дорогу у них делился по сложной схеме. Не суть. Ты знаешь, мне вообще тут нравится, и я принялся за дело. Пошел по дому с управляющим и застал ту еще картинку. Хорошие квартиры – ничего себе, правда, запущенные. Площадки и лестницы – давно просят ремонта, но верхнее жилье – лагерь беженцев в чистом виде. По двадцать душ в комнате, сортиры, как на вокзале, управляющий жалуется, что ничего поделать не может. Две из трех хозяек распорядились отдать место под благотворительность, иначе их совесть заела. Жильцы из хороших квартир стали жаловаться – деньги платят исправно, а над ними шалман и табор. Но поделать ничего с ними нельзя – угнетенные братья. Я зашел в одну мансарду, просто черт знает что – шум, гам и запахи, у нас в фабричном бараке такое было, когда я рос под Вяткой. Тетки в платках вопят, дети под ногами катаются без счета. Стали толковать с одной из теток, она по немецки ни бум-бум, позвала мальчонку, он вроде из школы пришел, должен объясниться. Ну он оказался почти без понятия, разговор не склеился. Ты знаешь, я в школе проработал много лет, меня задело. Я спросил раздельно, что же ты, малец, так плохо говоришь по местному, если тут живешь? А он ответил – хоть стой, хоть падай. Управляющий подтвердил, мол, его отец говорит, что не надо нам немецкого учить, скоро здесь все будет наше, пусть они наш язык учат, они – это мы, то есть. Вот она благотворительность как обернулась. Сестрички напустили вшивоту задаром, а те по скудости ума решили, что им всю страну отдают и спасибо сказать не просят. Мечтать, как говорится, не вредно, дело хозяйское, но только не у меня в доме. Я не долго думал, выселил всех угнетенных, куда подальше, потом долго слушал, как кузины меня бранят. Но поезд ушел. Тетки тоже попеняли, но в душе были довольны, особенно Эрика, хотя и Марте шалман не очень нравился. Теперь в доме порядок, а прочие верхние квартиры я отдам под студентов, когда вычищу и выведу грязь. Кстати, Иркиному парню может пригодиться, если учиться приедет, потом твоему. Вам, понятно, задаром любой верхний апартамент.
– Спасибо, Сережа, – вежливо отозвалась я, не задумываясь над перспективой, впечатления множились и не осваивались никак.
Беспомощный и непрактичный кузен нашел в себе бездну деловитости, враз стал образцовым немецким бюргером и плевал на политкорректность, дом практически пошел под его управление, нам с Иркой разумно разделили фонд, в процессе тоже обошлись с семейными ценностями без особых церемоний.
В сущности воспитание требовало порицать, но отчего-то не получалось даже в отношении дома Зиберов, где моих интересов не просматривалось. Несомненно, жильцы, приносящие дому доход, имеют право на нормальную жизнь не меньше, чем бесплатные поселенцы – на оригинальные мечтания. В программе произошел сбой, и я помалкивала, пила кофе и хвалила отделку
