– Если это потребуется – да. Все в ваших руках, Алина.
– Что значит – в моих руках? О чем вы говорите? Зачем вы взваливаете на меня такую ужасную ношу?
– Чтобы представить доказательство, в котором вы нуждаетесь.
– Мне не нужно никаких доказательств. Вы не должны ничего мне доказывать. Между нами нет ничего, что нуждалось бы в доказательствах. Ничего. Отпустите меня, монсеньор! Ах, отпустите меня!
– Что же, пожалуйста, если вы настаиваете. – Но Месье по-прежнему крепко прижимал девушку к себе. Его лицо, казалось, вот-вот прильнет к ее лицу – такому бледному, страдающему, такому соблазнительно-прекрасному. – Но сначала выслушайте меня. Клянусь вам, я не поеду в Тулон, я не покину Хамм, покуда не уверюсь в вашей любви, покуда не получу доказательств этой любви. Доказательств, вы понимаете? – С этими словами принц еще крепче обнял Алину и прижался губами к ее губам.
Алина содрогнулась от этого поцелуя, а потом безвольно застыла в объятиях его высочества. Ее мысли бродили в прошлом и в будущем, ибо мыслям неведомо время и ничто не может удержать их в тесных рамках настоящего. Андре-Луи, ее возлюбленный, человек, которому она поклялась быть верной до конца жизни, погиб шесть месяцев назад. Она оплакала его и рано или поздно смирится с его смертью. Без смиренного принятия смерти жизнь была бы невыносима. Но страдание, вызванное этой смертью, надломило душевные силы Алины, перетряхнуло все ее ценности, лишило жизненных перспектив. Какая разница, что станет теперь с ее жизнью? Кому теперь есть до этого дело? Если этот сластолюбец желает ее, если желание толкает его на такое безумство, что он готов изменить своему долгу и предать ее собратьев, – что ж, она пожертвует собой ради них, ради всего того, в почтении к чему ее воспитывали с детства.
В таком тумане блуждали мысли Алины в те несколько страшных мгновений, пока принц держал ее в объятиях. Потом до ее слуха дошел звук, раздавшийся у регента за спиной. Еще миг он прижимал ее к себе, припав губами к холодным, неживым губам, потом тоже ощутил движение за спиной. Месье отпрянул от девушки и обернулся.
На пороге, перед открытой дверью, застыли два господина – граф д’Антрег и маркиз де Ла Гиш. На лице графа мелькнула циничная, понимающая усмешка. Маркиз, забрызганный дорожной грязью, в шпорах и сапогах, был чернее тучи. Когда он заговорил, голос его звучал хрипло и грубо; в нем не было и намека на почтительность к августейшей особе, к которой он обращался.
– Мы помешали вам, монсеньор. Но это необходимо. Дело срочное и отлагательств не терпит.
Регент, застигнутый в столь неловкий момент, попытался напустить на себя ледяное высокомерие, но его фигура мало способствовала этому намерению. Желая изобразить достоинство, он добился лишь напыщенности.
– Что такое, господа? Как вы смеете врываться ко мне?
Д’Антрег на одном дыхании представил своего спутника и дал объяснения:
– Это господин маркиз де Ла Гиш, монсеньор. Он только что прибыл в Хамм. Его прислали из Тулона со срочным донесением.
Возможно, граф сказал бы больше, но ярость регента не оставила ему времени.
– Никакая срочность не может оправдать вторжения в мою частную жизнь. Или вы полагаете, что со мной можно совершенно не считаться?
Ответил ему маркиз де Ла Гиш, и ответил с откровенной издевкой:
– Я начинаю думать, что так оно и есть, монсеньор.
– Что такое? – Регент не поверил собственным ушам. – Что вы сказали?
Властный, уверенный в себе Ла Гиш пропустил вопрос мимо ушей. Его ястребиное лицо исказил гнев.
– Дело, которое привело меня сюда, не может ждать.
Регент, который с каждым мгновением все меньше доверял своему слуху и зрению, вперил в маркиза негодующий взгляд.
– Вы непростительно дерзки. Не забывайтесь. Вы будете ждать столько, сколько я сочту нужным, сударь.
Но маркиза не так-то легко было поставить на место или запугать.
– Я служу делу монархии, монсеньор, а оно не терпит промедления. На чаше весов его судьба. Вот почему я настоял на том, чтобы господин д’Антрег проводил меня к вам немедленно, где бы вы ни находились. – И, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, Ла Гиш презрительно и бесцеремонно швырнул в лицо его высочеству вопрос: – Вы выслушаете меня здесь или соблаговолите пойти с нами?
Регент смерил его долгим надменным взглядом, но бесстрашный маркиз не отвел глаз. Тогда его высочество повелительным жестом пухлой белой руки указал ему на дверь.
– Идите, сударь. Я последую за вами.
Де Ла Гиш чопорно поклонился и покинул комнату, следом за ним вышел д’Антрег, закрыв за собой дверь.
Побелевший от гнева регент повернулся к мадемуазель де Керкадью. Его била дрожь, черная ярость затопила душу. Но его высочество справился с собой и вкрадчиво сказал девушке:
– Я скоро вернусь, дитя мое. Очень скоро.
И Месье важно прошествовал к двери. Плащ остался висеть на стуле.
Ослепленная стыдом и страхом, Алина молча проводила регента взглядом. Ее преследовал жгучий, исполненный презрения взгляд маркиза, мысли которого были написаны у него на лице. Прижав руку к груди, девушка слушала, как шаги принца и двух его спутников стихают на лестнице. Потом она стремительно развернулась, упала на колени возле стула и, закрыв лицо руками, горько зарыдала.
Глава XXXVII
Прямодушный маркиз
Месье шагал по коридору гостиницы «Медведь», и его с головы до ног била дрожь. Досада на несвоевременное вторжение мешалась с гневом, вызванным беспримерной наглостью маркиза.
Граф и маркиз ждали его на галерее. Д’Антрег облокотился на перила балюстрады. Ла Гиш стоял прямо, в напряженной позе. Он тоже дрожал, но только от гнева. Этот бесстрашный солдат, горячий и прямодушный, презирал придворные манеры. Послание, которое он привез, было выдержано в довольно категоричном тоне, который маркиз не собирался смягчать.
Пока они ждали регента, маркиз устремил на д’Антрега пылающий взгляд и с глубочайшей горечью произнес:
– Так, стало быть, это правда!
Д’Антрег пожал плечами и, как всегда, цинично улыбнулся.
– Стоит ли из-за этого горячиться?
Ла Гиш ожег его презрительным взглядом и промолчал. Он считал ниже своего достоинства тратить слова на этого прихвостня. Он предпочитал приберечь их для принца.
И вот принц – воплощение надменного раздражения – предстал перед ними.
Под галереей, на которой они стояли, находилась общая комната. Там за картами и триктраком сидели несколько горожан. Несмотря на свое состояние, Месье понимал, что беседа не должна происходить здесь, где она может быть услышана посторонними.
– Следуйте за мной, – распорядился он и направился к лестнице.
Хозяин провел их в маленькую комнату на первом этаже, зажег свечи и оставил господ одних. Только тогда надутый как индюк регент обрушил на маркиза и графа свое негодование:
