— Есть у нас бомба, касатик, как не быть. Изобретение Фрейлехса. Видел Горелые Земли? Это как раз изделие испытывали. Бомба лопнула к сроку. Прыгучая сука, умная — из люка не вытолкнешь!
— Считается, что ее отец — Витька Фрейлехс с нашего двора, а он такой фиксатый пляскин был, сачок со скрипочкой на цыпочках, бабницер… За него милашки формуляры писали — емцы-енохвцы, олешка плюс олешка… Растолкают, подсунут… Сам-то ни бум-бум…
— Ну-ка, хором! У меня миленок был, звали его Витею, а я девушка была не по его развитию!
— Это, конечно, так ссать, легенды… Мифы, так ссать… Не так важно, что говорить, важно чаще повторять.
— Да я б и рад, да забыл, что говорил…
— Ау, наука! Физик-майсыматик! Щас заеду тебе в физику! Элияху, идинаху… Как тебя короче — И.? Ты кем в Колымоче чалился? Учитель школьный? Математический фейгин, гля! Чему ж ты их учил, дикарей? По карманам считать?
— Эх, Колымосявка мороженная, запломбированная! А и хлебнуть можно было, и стрельнуть…
— Я огольцом карточки менял на курево на толчеях и развалах… Любил, братцы, затянуться!
— Где карточки-то брал — у народа в трамвае? Всякая наука, дружок, вне этого дела есть полунаука…
— Вы, кстати, знаете, И., почему у нас не курят? Потому ли, что «диаволова флора», тягостная герцеговина рабства, пролистнутая память тех сахарных тростников, где скручивали в свиток? Нет, просто у Плинера чахотка открылась, на крытке заработал — ну а когда вознесся, просил по-человечески не дымить в БВР…
— А я, помню, сидел на камчатке, а потом, повзрослев, ума набравшись — на Чукотке… Вот где гудят отвязно! Там снежевичную из скважин добывают и лица мажут… И мы стараемся, кочумаем на корчму — Эсфирь, свари из фирна суп! По херу мороз рувиму, шухарному херувиму, он летит себе в снегах на разутых орусах!
— Лети-и-и! — завыли вместе все Семеро и захлопали руками, как крыльями.
Пиракуб покачнулся, распахнулся, будто шкаф, — и И. вывалился на грязный пол.
7
Он встал, брезгливо вытирая ладони в липкой жиже о штаны и рассматривая обступивших его Мудрецов. Маленькие какие, небольшие. Брылья, бакенбарды, бороды из пакли. Пустомели тоже смотрели с интересом, пытались дотронуться пальцем.
— Эй, дядя, у тебя картинки есть? Покажь… — протянул кто-то.
И. показал выколотые под мышкой «топорик»-семерку и «перевернутый стул» — четверку.
— Мы вам татуировочку-то логически закончим, довершим Великий папирус… Ну-кась, дайте иголочку…
— Осталось нолик тебе клино вписать — рубец Мудрости, шрам храмовый — внутри, значит, то, что мы знаем, а снаружи — непознанное… А в нотате все нули!
— Мы тебе знак знания нанесем, окружность Мудрости — эфесом украсим!
— Щитдавидное железо! Обугленный кружок! Погоди, шкет, Мудрецом будешь…
— Нуль в квадрате, а тот в оном — Второй Храм в Эфесе! Терпи, парх, этнархом станешь…
— Во-от… Вот и ладушки… Теперь на тебе «число Завета» — и ты с народом. А то беда индивиду одиноко торчать в библиотеке, переливать в порожнее. Вот в Книге вообще нет «Больших Букв» — все дружно в обнимку бегут по лужам строк…
— И человек от Давида придет не один, а массшиахом, и у Магарала (а он от общей каши-магары) клево уловлено: «Один не относится к счету, и начало ведется от двух».
— …5, 4, 3, 2… Старт! Лети!
— Все мы на одном плоту мезузы! Акт единения и каменения! Всемь Мудрецов в одном тазу! «Очко» одно на всех, зато и очереди нет…
— Лады, дадим тебе бомбец… Для друга говна не жалко! Лети, сбрасывай!
— Главное — смочь нажать на «спуск». Тут когнитивный аспект важен. Досознательное не проканает…
— Когда ты налегке спускаешься с горы в нижний город, на подол за камнем — вот тут-то и ощущаешь себя не физически мощным туповатым скифом-губошлепом, а отдохновенным пархом-махолетом, существом мыслящим, несущим невесомые доски. Спуск — вот путь Зуз. Безумно возалкай паденья! Лети!
— Дерни рычаг сброса — а потом уж пей-страдай, поминай нильса, рефлексии как с гуся записывай: «Что вы при этом чувствовали? — Легкое дрожание крыл аппарата».
— Вот был бы ты не И., а Б. — что тогда? Поднял бы камень рубильника? Испепелил?
— Да-а… Если бы да кабы… Если у бабушки вырастут крылья, она будет лебедушкой…
— От пошлой суеты земного бытия — лети в колымосковские края! К оседлому небесному приюту! Раскинь крыла, кинот — спой с высоты про свой народ!
— Подкинь помет! Они тебе подколку про ермолку — ну и ты им заряжай жердиной по шеям! Да связки не порви!
— Колымосква, вид сверху — заснеженная равнина… Из кабины, в «консервах», через лопасти пропеллера…
— Оно и видно. Можно им хлебушка покрошить. Пусть лопают!
— Лети с облегчением — уф! Кинь и отвернись. А куда упадет — это другое… Жилы и сухожилия…
— Вылетицы у нас, как из пуцки!
— Поешь спецмацы перед полетом — и лети, Сокол Гор!
— Полетишь в вечность, чтоб ты знал. А вечность — это категория, рассеченная мечом серафима. Скол скал.
— Ой, мой бог, земля, земля, я забыл позывные — я кто? Ты — Сокол, шлимазл! Го-гор! Га-гар!
— Причем вечность не есть нескончаемость, бесконечность — а просто нечто, длящееся достаточно долго. За этой проявленной вещественной вечностью причудливо катится следующая, скрытая, и далее несчетно — числом семь…
— Лети! Явись с небесными облаками! Приподнимется скучающе над снегом милая русая головка, качнутся прекрасные и равнодушные глаза… Услышишь шум ли крыл мушиных лепешка, о, Колымосквы…
— И, кстати, семера, семерик, семь сотворений, символизирует, так сказать, упорядоченность чуда, а ты, Восьмой, — это уже выход за пределы, прорыв! Восемь дней не угасало масло, и в будущем Храме левиты будут бряцать не на семиструнных кинорах, а на восьмиструнках-трехрядках…
— Восстани и лети! Дни Трепета Крыльев Языка! Парх поднимется из праха, финикс — есть такая птаха, она песенки поет, а мы вышли из пустыни с разговорами пустыми и устоями простыми, краток лесенки пролет…
— И по ней подымаемся все мы, застигнутые концом, мы, последние на земле… И ангелы с ладанками на снурке снуют вверх-вниз с разносными Книгами…
— Значтак, надевай гермошлем, башка, и лети в Москвалымь на шкаф — расскажи, этажерка, энтим шифонеркам про лестницу в небо… Хрясть по душам!
— В мозаике Спасителя пригрезились, пригрелись — лети и стая! Явление хряста Яхве!
— Пойми, иделе, стать настоящим пархом, стать вполне пархом — значит только стать братом всех людей, всечеловеком…
— Вот слетаешь, сбросишь излучалку — получишь приставку «фон» к фамилии. Смотри только, они снизу спьяну каменья кидают — собьют…
