— В рысь из грязи в грезы! Брысь из скучного арендованного мира! Ведь он не принадлежит нам, мы лишь временные жильцы. Жизнь на съем. А коли так, чего ж ты столь ревностно хлопочешь о чужом чулане, полном конного войска? Всадник, что ль, патриций? Ну, прорвет трубу, навалит снегу, отсыреет фатера — так это дело фатера, Отца, Мирового Яйца с Совечными. Дорого ко хридню, мерлихлюндия… Время пробежало, оно и я, хроносом махнуло — одни рудименты остались…
— Да, придут холода — упечь во льды, затихнет в корчах Колымосква, замрут стоны гибнущих и гибнуемых, и тогда мы появимся в небе летящей точкой с добычей — прообразом запятой «юд»!
— Обломать, глядь, чтоб сучья-то все эти с мира сшибить — тогды, пожалуй, своротило бы… Самое первое лекарство! А так на што оно то-ись которое ежели это колымосковичество? Умственность одна, перемогающаяся в несчастиях. Лыком шита, небом крыта, колышком подперта. Ярмо с гремушками. Ярлыки да эрлы. Ты бы хоть маленичко рассудил…
— Вернуться — значит вернуть. Снова взять в свои сны и нести за плечами это огромное заснеженное пространство с бесконечными дымовыми трубами — печи да угличи… И все наши просветленные писания о Лаге, Боге и Гершеле — грошовый зекамерон — сродни трудам трубочиста — как ни старайся, а все равно перемажешься. Серого не отмоешь!
— Все эта Колымосква — одна фантазия. И мы в Москвалыми — одна фантазия. Огласовки! Трёч в трёч — мефкировы ероглифы! Тебя ябет ерого горе?
— Да что там от Колымосквы осталось? Скокари да форточники? Кому шишку держать, когда мы откинулись?! Одна шелупонь портяночная — абреки, урюки, зауралы, косоглазая чукчань и чухна по мелочам… Петушня, прости, не знаю, как перевести…
— Как мы столько кишками обмотанными выдержали — непостижимо! Довелось пронести, хлебнуть — чачу пили, шурпу ели, нерпу носили, са светом спали, в акопах мерзли… Повсюду снег, по-тамошнему — белье. Слушайте, И., как там сейчас со снегом, туго?
— Заснул, что ли? И., вы чего там?
— Ты брось спать, ты головой шевели. Мозгуй, башка, кипу подарю!
— Плачет, кажется. Глаза прикрыл. Впечатлился.
— Ну, будет вам… Мы пошутили, не расстраивайтесь.
— Хотите бомбу — подумаем. Взвесим возможность.
— Ужо напишем им — черным огнем по белому огню! Кар-кар, холодно-холодно! Долбанем по сугробам!
— Постучим по коленкам. Ибо само наличие бомбы в тумбочке провоцирует древние психотические страхи, гля, и в состоянии разрушительного примитивного всемогущества, в лаг, вы одержимы желанием истребления себя и всего на свете, включая тех самых страхов.
— А бояться не надо — ни льда, ни хлада. Мир сильно инерсионен и склонен к прозелитанью. Зима зазябнет и ослабнет, ливанет по горбу фебом, пойдем на хедер буквочки ловить. Во фьорды Иордани!
— Да по мидрашам все отроду обречено и приговорено. Чего там точить карандаши, «крутить солнце», писать с востока на запад… Конец света — налево. Подумаешь, драма! Муниципия Колымосква, цепь округов с немеряным христарадиусом — не имеет будущности. Отребье в потребиловках, жаждущее очищенной… Худые Мостки… Страны Заката!
— А хай замерзнуть! Хлопы горят! Жили, жили и померли в один день… Чем плохо? А то растопим снега, так мабуть мабуль — и буль-буль, барахтайся в утопии…
— Суета, маета. Ам хай и Спас с ним! Мы тыркаемся, суем свой ключ, не можем попасть — а замка нет… У кого совета спросить? Может, по вертушке из витого рога звякнуть? Один длинный, три коротких, девять длинных. Да только Он не снимает трубку…
— По кругу в Колы — нести теплы?! Опять во мрак, а там в барак — хлебать марак? Выращивать мутации на плантации… Еще мороз морзянкою трещит — тире, тишма — смотри, слышь… Одна голова хорошо, а две — холодно…
— И рудники там с нашим удареньем… И золото той земли хорошее… Там, у болдох — бдолах и камень оникс!
— Зато, поди, падает утюгом культура-хитровка, скис синтаксис, глохнет язык — говенно и говняно не различают, «нахуй» вместе пишут, безгры… И не пошлешь могучим матюгом, а лишь пошлепаешь на кухню за очками… Лучше, знаете, слепое Ничто, чем золотое вчера!
— О, моя желтая звезда, снежинка гетто, где льдышка в сердце навсегда тобой согрета… Рахели носят вина, а Леи в соболях…
— Что, дрекуц, пишешь свои стишкис? Оставь. Взамену камлачь заклинанье: «завизжали полозья посыпался иней с берез» — непонятно, но завораживает! — «пахнут смолою еловые жерди забора». За одни этакие звуки все финики отдашь!
— В бытность мою сборщиком тетрадей и проверщиком изложений на орусском языке, предложил я заменить четырехбуквье «заин» — заинтересован, заинтригован — фаллическим значком Ï. Сразу смысл изеричный вылезает, наглядность! Судачат же «да-с», где «с» — сокращение слова сударь… Ну-с, естественно решили, что измываюсь безвозбранно, меня поймали, аттестовали и повелели распылять. Аваль Лазарь спас!
— Лазарь! Помогающий, защищающий, посылающий ветер и дарующий дождь!
— Некогда ловил я карпа на Песах. Попалась плотва на крючок — плюнул и выбросил обратно в сметану. Так и Изход. Лазарь спас — отпустил, снял с крючка, раздвиг воды. А некоторые сморкачи приписали это чудо своей башковитости и расторопности…
— Из-за этого сусального Лазаря сидим мы сейчас, как клубни, в гребаном погребном Ерусалиме, а не на гребне Колымосквы… А ведь душу записали и вложили — анохи, родства не помнящие…
— А там, в коммунии, небось по-прежнему предивно — жировки, жаровни… Примус Патрис… Деус нон эст пенис канис… Есть святое. Эстетика, консервация традиции.
— Поостынь, там свои дела — мухаметанцы и иные иноверцы. Нашествие фетюков и мамелюков. Какой Храм развалили! Какие там блины были с тешкой!.. Не утешай меня в Теша!
— Постырь! С утра поешь югурта, напялишь свэтэр, выползешь из юрты — мятель!
— Жуй бетель! Ах, помню, как же — снег этак вальсирует, юнкера кружат…
— Да не юнкера, а юнкерсы! Волкирии! И с ними этот, как его, Молохов на машине зим, дух из нее вон… Где раньше воронки да эмки — только вороны над воронками… Горькая, дерущая горло гарь азкары… И се аз — кара! Лучезарного Ра раком ставлю!
— Ох, отделали меня на маевке — так олевкасили, что почки опустились, и превратился я в куст… Бог смерти не дает — надо кряхтеть!
— Со светлым праздничком осирисова воскресения! Гробно выбелив убрусы, алевастры понесем… От порогу до ветру… Косой полоток скачет по снегам…
— Там кикойя — библейская флора болот, топкий край сикомор и кикимор. Бедная девочка с клубнями — в прокикоинных улицах Колымосквы!
— Филиация вещичек, а не идеек! Ноне сивка, но не контушовка! Непознаваемое бессознательное… Погружение в салат как приведение к единству некой системы («агрегата») с попутным усложнением ее структуры… Облицовка филе Мировой Воли!
«Вот они сидят, — безнадежно думал И. — И это навсегда. Засели, аграрии. Уродоналы-аптекари, уволенные репетиторы, умалишенные редактора эльхозстенгазет… Собрание Совершенных. Всякий из них — символ. В мимике каждого лица замурован определенный отрывок Книги. Строгие, поглавные, авторитетные — Угловые. Держатели! И нет им преткновенья! Тут хитрокосится психокинетика «больших коллективов» — как только объектов больше семи, они становятся неуправляемыми. А например инертные газы, гады, в угаре уже второго на порог не пускают. Семеро Отскакивающих! Причем речения ихния все более невнятные, отрывистые, блуждающие… Мда-а, как же это они миром управляют втайне от санитаров? Да сразу заметно… Водит их взад-вперед — начали похвальным, кончили зазорным. Семеро Колеблющихся. Дедушки, не отвлекайтесь! Сениль воспоминаний — месяц нъыр, темная медленная вода, вылезаешь фризом в набедренной повязке и — яйцами в песок! Слюнявая крокодилья пасть памяти. Золотые сны лагеря. Сыны Лазаря отдыхают на природе, а та на них. Былоляне! Ну, будет, будет изгаляться… Память у товарищей хорошая, хотя и кратковременная. Сосед по улице Провальной гражданин Бассейный хранил под матрасом журнал «Под знаменем маразма». Симптомы сильно не тово… Ты у сербского, ты родом из курбского. Рисуют угольком на стене пикирующие бомбовозики с шестиконечными звездами на крыльях и хвосте, и внизу разрывы бомб букетиками и падающие чендобреки-человеки в касках и с секирами. Впалость в детство. Малолетки бывшие, зверьки подросшие, возмужалые. Дети черты. Винцо, гляжу, втихаря из-за пазухи выволокли, уже потягивают привычно из горла. Копейка — стакан! Духовное выражение рук — придавлю, падла, как макаку-резус! Ребята с улицы Морг. Казус разумения. Питейная статья. Тертые сандалии! Цыпки в пигментной гречке, подбородки в манной каше. Сдавленный голос: пойду посикаю. Мудрецы-де! Недаром Ромка сближал «мудрость» и «муде». Сравнил поц с пальцем. Налицо ручейковая деменция. Склеразм. А я — тромбоз во плоти. Закубрили меня пробкой, запузырили в пирамиду. Казенка! Да я на вас Единому капну — и усохнете!.. Ох, кажется следующий пласт завели, загорланили».
