предложения ценит очень высоко…
— А товарищ Готвальд ее разорвать готов, — с улыбкой заметил Лаврентий Павлович. — Она вывезла из Чехии завод по выпуску мотоциклов. Целиком вывезла, включая столы и табуретки в конструкторском отделе и два фикуса из кабинета директора.
— Это она правильно сделала, но не о ней речь.
— Женщина она, конечно, видная, и талантов у нее много, — высказался Вячеслав Михайлович. Но вот справится ли она с такой работой? К тому же она беспартийная.
— А я не против, — заметил Лаврентий Павлович. — А насчет справится — не справится… ведь мы не ее персонально на должность назначаем, а всё Девятое управление в полном составе. Они всё, абсолютно всё делают вместе. А вместе они сделают что угодно, и, в чем, надеюсь, никто не сомневается, сделают хорошо.
— Вот и прекрасно, — подвел итог краткой дискуссии Иосиф Виссарионович. — Вячеслав, козлобородому ты скажешь?
— И не подумаю. Пусть это будет таким маленьким сюрпризом…
Четырнадцатого февраля состоялась первая сессия Верховного Совета нового состава, а еще в воскресенье Сталин пригласил Ирину «на обед»:
— Ирина Алексеевна, мы все знаем ваши заслуги перед советской культурой, ровно как и перед советской авиационной промышленностью. Больше того, вас знает практически вся страна…
— Спасибо за комплимент, но я…
— Я не закончил. И есть мнение, что если известного всей стране депутата Верховного Совета этот Совет единогласно изберет Председателем Президиума, то это будет правильно.
— Иосиф Виссарионович, я к вам со всей душой, вон даже обещанную сказку привезла на просмотр — а вы мне такое… За что? — голос у Иры был «жалостливый», но глаза смеялись.
— Сказку? Сказки я люблю. И нас радует, что возражений на наше предложение от вас мы не услышали. Товарищ Берия искренне убежден, что вы с предлагаемой работой прекрасно справитесь, просто потому справитесь, что вы вот уже много лет всегда всё делаете совместно. И товарищ Молотов тоже думает, что эту традицию стоит сохранить. Вы, надеюсь, и сами понимаете, что до полного завершения войны эта должность является… как вы сами любите говорить, декоративной. Но декорация должна быть привлекательной. И не только внешне, — Сталин улыбнулся, увидев — впервые за все время — что Ира немного покраснела, — но в ГКО сложилось единодушное мнение, что сейчас нам будет очень трудно найти кого-либо, сравнимого с вами по привлекательности среди народа. Однако должен предупредить: с окончанием войны вам предстоит не только представлять Советскую власть, но и эту власть непосредственно осуществлять.
— А в чем это осуществление должно заключаться? Я буду подписывать указы, постановления и законы, которые разработают в комиссиях? Это я могу, по моим подсчетам получается где-то по пять подписей в день ставить. А если шустрого курьера подобрать, то делать это смогу даже не выходя из кабинета министра культуры.
— Боюсь, что совмещать должности у вас не получится. Но ведь наверняка в министерстве у вас есть толковые заместители?
— Нету у меня заместителей… но человечка на министерство я, пожалуй, посоветовать могу. Например, секретаря МГК Екатерину Фурцеву: женщина в культуре разбирается более чем неплохо. За ней, конечно, какой-то присмотр нужен, но я присмотрю. И на первых порах подучу — хотя тут больше административные навыки нужны, а у нее они есть уже.
— Пишите приказ… по Девятому управлению, от сегодняшнего числа, о переводе этой Фурцевой в Минкульт вашим заместителем. А указ о вашем освобождении в связи с переходом на другую работу мы во вторник проведем — так бюрократии меньше будет, да и вопросов лишних никто задавать не станет.
— Сделаю. А Калинин в курсе?
— Пока нет, но ему это и не надо. А вы тем временем и о новой работе подумайте: сейчас британцы уже созрели до подписания капи… мирного договора, и от Советского Союза его подписывать будете уже вы. Я искренне надеюсь, что на церемонии вы все же не будете их посылать… куда-нибудь.
— Как вы хотя бы подумать о таком могли? — Ира с трудом сдерживала смех. — Я мирный договор подпишу, не сказав ни одного невежливого слова, больше того, жеста себе не позволю неуважительного, даже намека на жест.
Вечером, рассказывая о предложении Сталина Светлане, Ира — упомянув свое обещание Сталину — ехидно захихикала.
— Ты решила Сталина обмануть?
— Упаси господь! Но английский язык, да еще для коренного британца, дает столько возможностей! Я же в Хэрроу училась и прекрасно знаю разные тонкости произношения. Эти лорды после общения со мной предпочли бы, чтобы их прилюдно обоссали на площади дабы меньше опозориться: меня-то в этой школе специально учили как деталями произношения показать человеку, что ты глядишь на них как на говно. И, что самое забавное, они это поймут, а вот окружающие — нет, так что хрен придерешься.
— А они не затаят?
— А даже если? Сталин сказал, что подписание договора предполагается в Париже, так что пусть свои затайства домой увозит. Жалко, что я французский так же глубоко не изучала. Впрочем, этот длинный генерал все равно не понял бы языковых изысков, ему нужно открытым текстом все говорить — а нельзя. Ладно, раз уж партия и правительство возложили на меня эту тяжелую ношу, давай впрягайся. И для начала разложи мне в деталях международные расклады и возможные перспективы их развития…
Двенадцатого марта в Елисейском дворце состоялась церемония подписания мирных договоров между СССР и Францией и между СССР и Англией. С французской стороны мир подписывал Де Голль — и «стороны разошлись довольные друг другом», хотя французская сторона и корчила страшные рожи: пресловутые Эльзас и Лотарингия по этому договору отходили «на вечные времена» Германии. Британцы понесли гораздо меньшие территориальные потери: им пришлось всего лишь передать во владения СССР две группы северных островов и отказаться от Ольстера в пользу Ирландии. Вероятно, в момент подписания договора скрип зубовный раздавался над всей Англией — но деваться бриттам было просто некуда: ультиматум Сталина иных вариантов не предполагал. То есть предполагал — продолжение морской блокады…
Когда полгода назад СССР объявил пятидесятимильную зону вокруг островов «зоной боевых действий» и сообщил, что там будут топиться любые суда любого государства, Черчилль лишь злобно хмыкнул — но уже через месяц от самоуверенности его вообще ничего не осталось. Ведь в небе круглосуточно висели несколько «летающих радаров» и к любому судну, вошедшему в указанную зону, немедленно вылетала группа советских бомбардировщиков. Которые просто топили это судно, невзирая ни на что. Любое судно любой страны: сверху же не видно, какой на судне флаг — так что уже через неделю ни один капитан не рисковал приблизиться
