в ослепительной гостиной, отделанной белыми с золотом резными деревянными панелями. Мебель, изготовленная лучшими краснодеревщиками из драгоценных пород дерева, выглядела легкой и воздушной. Ее было совсем немного. Удобные стулья радовали глаз коралловой обивкой с золотистой нитью, а еще большее удовольствие доставляла игра хрусталя, вспыхивавшего разноцветными огнями в люстре, в канделябрах и в разнообразных безделушках. Хозяйка была одета в тон убранству гостиной: платье кораллового цвета с пеной кружев не скрывало ее полноты, но помогало сиять по-прежнему безупречной бело-розовой коже. Повсюду стояли розы, их благоухание витало в воздухе, смешиваясь с более прозаическими запахами горячего шоколада и горящих поленьев в камине из белого мрамора.
— Нам есть о чем поговорить, — объявила хозяйка с порога и указала гостю на кресло. — Хотите выпить чего-нибудь горячего? Сегодня особенно ощутима близость осени...
— Кому вы говорите об осени! — вздохнул де Лувуа, вытягивая ногу, болезненно ноющую в сырые дни. — Но до шоколада я никогда не был большим охотником и предпочитаю ему крепкие напитки.
Минутой позже ему подали оправленный в золото стакан со сливовицей, и он сделал большой глоток, приготовившись к приятной беседе. Хотя невольно отметил про себя, что ощущает какое-то смутное беспокойство. Ничем не оправданное, потому что улыбка мадам де Монтеспан не сулила никаких бурь, а из своего опыта он знал, что синеглазая Атенаис умела быть просто очаровательной.
— Чем же, милая маркиза, я могу вас порадовать? — спросил он, вальяжно располагаясь в кресле и поднося к носу стакан с напитком, чтобы насладиться его ароматом.
— По сути, ничтожной малостью. Позаботьтесь, чтобы умолкли не только неприятные, но и несправедливые слухи, которые бог знает почему никак не забудутся, хотя срок их, как всякой клеветы, давно истек.
Атенаис смотрела на де Лувуа с улыбкой, но теперь сливовица показалась ему уже куда менее ароматной.
— Какие слухи?
— Неужели не знаете? Те самые мерзкие россказни, которые вот-вот погубят невинную женщину и которые уже отправили ее мужа в могилу.
Лицо де Лувуа налилось кровью, и он поднялся с кресла.
— Мадам! Я отвечаю за главную составляющую нашего королевства — за спасение душ его подданных! Надеюсь, вам не составит труда понять, что у меня нет времени заниматься придворными сплетнями!..
— Прежде чем заботиться о спасении душ французов, стоит позаботиться о спасении собственной души, которая, как мне кажется, в большой опасности. Я думаю, вам пора вернуть честное имя мадам де Сен-Форжа, которое вы с такой легкостью позволили очернить.
— Я сказал вам, что занят государственными делами. Оставьте в покое эту историю, слухи угаснут сами собой.
— Не думаю, потому что вы сами тайком продолжаете их разжигать.
Де Лувуа выпил стакан до дна, резким движением поставил его на стол, взял трость и направился к двери.
— Прошу вас, оставим этот разговор. Меня ждут.
— Ничего, подождут! Эта дверь открывается только по моему приказу.
Он недовольно засопел, поведя тучными плечами.
— Вы хотите сделать из меня узника? Я вам не завидую, я неудобен. Но покончим с нашей беседой. Чего именно вы от меня хотите?
— Хочу, чтобы вы сказали королю правду.
— Какую правду?
— Что вы несколько раз учинили насилие над Шарлоттой и она никак не может считаться вашей любовницей.
— Мне кажется, вы поклялись хранить признание в секрете? Или я ошибся?
— Вы не ошиблись. Но я не предполагала, что беда обернется катастрофой. Я беру свои слова обратно.
— Хорошие же у вас клятвы! Напоминаю вам, я признался, что люблю ее.
— Вы обманываетесь, считая, что вам ведома любовь. Верните ей возможность жить, никого не стыдясь, иначе...
— Иначе что?
— Иначе, к моему большому сожалению, я сама буду вынуждена открыть королю правду!
Если мадам де Монтеспан намеревалась напугать министра, она ошиблась: он рассмеялся.
— Откройте. Я буду крайне удивлен, если он отнесется к вашим откровениям серьезно. Я вообще не знаю, захочет ли он вас слушать. Вы больше не всемогущая фаворитка, моя дорогая. Другая завладела умом и сердцем короля, и эта другая вас ненавидит. Скажу вам больше: ваши откровения могут стать поводом для немилости. Желая напасть на меня, вы сократите свой путь к неизбежному. Нет, мадам, я ничего не скажу королю! Я необходим ему, он во мне нуждается! А что касается прелестной Шарлотты, я вполне способен обеспечить ее счастье, когда она наконец поймет, что ей не от кого ждать добра. За исключением вашего покорного слуги. Извольте приказать, чтобы мне открыли, — и де Лувуа поклонился маркизе.
Побелев от сдерживаемого бешенства, мадам де Монтеспан процедила:
— Вы самонадеянное ничтожество, месье де Лувуа! И надеюсь, придет день, когда вы за это заплатите.
— Надежда умирает последней, маркиза.
После этой фразы приказ проводить господина де Лувуа был отдан с большим удовольствием. Оставшись одна, маркиза заметалась по комнате, пытаясь успокоиться и понять, что же делать дальше. Впервые ей осмелились заявить в лицо, что она уже не та, чем была когда-то. Оскорбление было тем чувствительнее, что она и сама не обольщалась на этот счет, день за днем наблюдая, как ее былая власть обращается в прах. Однако власть властью, но ей невыносима была мысль, что омерзительный, грубый хам и негодяй так легко отделался. Еще невыносимее была тревожная мысль о том, что юной графине де Сен-Форжа всерьез грозила опасность. Как только короля убедили лишить ее своей милости, она осталась без всякой защиты. С ней могло случиться все, что угодно. А чудовище продолжало настаивать, что любит ее...
Походив еще по своей сияющей гостиной, маркиза приняла решение, позвала Като и распорядилась, чтобы заложили самую скромную карету, темно-синюю, с небольшим гербом.
— Сходи в конюшню, а потом поможешь мне переодеться. Я еду в Париж, но не хочу, чтобы об этом знали.
— Я еду с вами вместе?
— Нет. Ты будешь охранять дверь в мои покои: для всех — я выпила лекарство и никого не принимаю. Кроме моей сестры, госпожи де Тианж, ей ты расскажешь все. А теперь поспешим.
— А если придет король?
— Я буду крайне удивлена, — с горечью отозвалась маркиза. — Королю ты объяснишь, что я поехала навестить больную подругу. И ни слова больше.
Через четверть часа маркиза в темном платье, в черном плаще с капюшоном и под вуалью приказала кучеру отвезти ее в Париж и, только проехав заставу ла Руль, сообщила, куда они поедут дальше.
—
