Книга Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы - Чарльз Маккей

Приготовления к дуэли отличались превеликой пышностью, и сам король объявил о своем желании на ней присутствовать. Ла Шатеньерэ, не сомневаясь в своей победе, пригласил короля и полторы сотни главных придворных отужинать с ним вечером, после поединка, в роскошном шатре, который он заблаговременно поставил у оконечности ристалища. Де Жарнак – человек, возможно, даже более отчаянный, нежели его противник, – был, однако, не столь самонадеян. В полдень назначенного дня комбатанты явились на ристалище, и каждый из них дал обычную клятву в том, что не имеет при себе талисманов и амулетов и не прибегнул к магии, которая обеспечила бы ему превосходство над противником. Затем они атаковали друг друга с мечом в руке. Ла Шатеньерэ был крепок, силен и излишне самоуверен; де Жарнак был подвижен, гибок и готов к самому худшему. Какое-то время исход поединка был неясен, пока де Жарнак, теснимый мощными ударами соперника, не прикрыл голову щитом и, пригнувшись, не попытался возместить недостаток силы ловкостью. Приняв указанную позу, он нанес два удара в левое бедро Ла Шатеньерэ, которое тот, дабы ничто не мешало движению ноги, оставил незащищенным. Оба удара достигли цели, и под изумленные возгласы зрителей и к великому сожалению короля Ла Шатеньерэ рухнул на песок. Кое-как поднявшись, он вытащил кинжал и сделал последную попытку ударить де Жарнака, но, не способный более держаться на ногах, упал без сил на руки ассистентов. Тут вмешались секунданты, и де Жарнак, объявленный победителем, упал на колени, обнажил голову и, хлопнув в ладоши, воскликнул: «O Domine, non sum dignus!»[655] Ла Шатеньерэ был настолько подавлен результатом схватки, что решительно воспротивился наложению бинтов на раны. Он сорвал повязки, наложенные хирургами, и через двое суток скончался. С тех пор французы называют любое коварное и неожиданное нападение coup de Jarnac[656]. Генрих был настолько опечален утратой своего фаворита, что принес вышеупомянутую торжественную клятву, что никогда более, покуда жив, он не допустит ни одной дуэли. Некоторые авторы, и среди них Мезере, утверждают, что он издал на этот счет запрещающий эдикт. Другие оспаривают это утверждение, и, поскольку, судя по всему, никаких записей об этом эдикте в судебных постановлениях до нас не дошло, представляется наиболее вероятным, что он никогда не был издан. Это мнение подкрепляется тем фактом, что двумя годами позже королевский совет постановил провести еще одну дуэль по тем же правилам, но с меньшей роскошью вследствие более низкого звания комбатантов. Несмотря на торжественную клятву Генриха, нигде не сказано, что он вмешался, дабы ее предотвратить, – напротив, пишут, что он способствовал ее проведению и поручил маршалу де ла Марк проследить за тем, чтобы она была проведена в соответствии с канонами рыцарства. Оппонентами были Фендилль и д’Агерр, двое придворных, которые, повздорив в королевских покоях, бросились друг на друга с кулаками. Королевский совет, узнав о конфликте, постановил, что он может быть разрешен только на ристалище. Маршал де ла Марк с разрешения короля назначил местом поединка город Седан. Фендилль, который был плохим фехтовальщиком, страстно желал избежать схватки с д’Агерром, одним из наиболее искусных воинов той поры; но совет решительно приказал ему сражаться под страхом лишения всех почестей и привилегий. Д’Агерр явился на поле брани в сопровождении Франсуа де Вандома, графа Шартрского, а Фендилля сопровождал герцог Неверский. Фендилль, по-видимому, был не только неопытным фехтовальщиком, но и законченным трусом, который, подобно Каули, мог осыпать проклятиями человека, который «без колебаний сея смерть… наполнил страхом наш спокойный мир». При первом же столкновении он был сброшен с коня и, признавшись на земле во всем, чего от него потребовал победитель, с позором ретировался с арены.

Трудно удержаться от соблазна рассказать о смерти Генриха II как о достойной каре за нарушенную им клятву о недопущении дуэлей. На грандиозном турнире, устроенном по случаю свадьбы его дочери, король одержал несколько побед над одними из храбрейших рыцарей того времени. Стремясь прославиться как можно больше, он оставался неудовлетворенным до тех пор, пока не вступил в бой с юным графом Монтгомерри. Получив рану копьем в глаз, он вскоре умер от ее последствий на сорок первом году жизни.

В последующие царствования Франциска II, Карла IX и Генриха III дуэли распространились до угрожающих масштабов. Они не были редкостью и в других странах Европы того периода, но во Франции они происходили настолько часто, что историки, описывая ту эпоху, характеризуют ее как «l’époche de la fureur des duels»[657]. Парижский парламент старался, насколько это было в его силах, отбить у людей охоту к дуэлям. Указом от 26 июня 1559 года он объявил всех лиц, присутствующих на дуэлях, содействующих их проведению и подстрекающих к ним бунтовщиками против короля, нарушителями закона и возмутителями общественного спокойствия.

Когда в 1589 году Генрих III был предательски убит в Сен-Клу, молодой дворянин Лиль-Мариво, которого король очень любил, принял его гибель так близко к сердцу, что решил уйти из жизни вслед за ним. Считая самоубийство недостойной смертью и желая, как он говорил, умереть со славой в отмщение за своего короля и повелителя, он прилюдно изъявил готовность сразиться насмерть с любым, кто станет утверждать, что убийство Генриха не является величайшей потерей для общества. Другой юноша, известный храбрец необузданного нрава по фамилии Маролль, поймал его на слове, и немедленно были назначены день и место поединка. Когда настал час схватки и все было подготовлено, Маролль повернулся к своему секунданту и спросил, что одел его противник – просто каску или sallade, то есть средневековый шлем, закрывающий лицо. Получив ответ, что просто каску, он радостно сказал: «Тем лучше, ибо, сир, мой секундант, вы будете считать меня самым нечестивым человеком на свете, если я не проткну своим копьем его голову посередине и не убью его». И правда, он так и сделал в самом начале поединка, и несчастный Лиль-Мариво испустил дух без единого стона. Брантом, который рассказывает эту историю в своей книге, добавляет, что победитель мог сделать с телом все, что угодно: отрубить голову, привязать веревкой к лошади и протащить волоком по земле или провезти на осле, но что Маролль, умный и чрезвычайно обходительный джентльмен, оставил его родственникам покойного для погребения со всеми почестями, довольствуясь славой своего триумфа, принесшего ему немалую известность и безупречную репутацию среди парижских дам.

По восшествии на престол Генрих IV решил бороться с дуэлями; однако полученное им в юности образование и общественное предубеждение против него влияли на него настолько, что он так никогда и не решился наказать хоть одного человека за это преступление. Король боялся, что это пробудит в его подданных опасный для него воинственный дух. Когда рыцарственный Креки[658] спросил его разрешения на поединок с доном Филиппом де Савуаром, он, как сообщается, сказал: «Действуйте, и не будь я королем, я был бы вашим секундантом». Неудивительно, что на указы короля, прилюдно высказывавшего подобные сентенции, почти не обращали внимания. Согласно подсчету, сделанному в 1607 году месье де Ломени, с момента восшествия Генриха на престол в 1589 году на дуэлях расстались с жизнью не менее четырех тысяч французских дворян – число смертей, которое при делении на восемнадцать лет составляет в среднем четыре-пять в неделю, или восемнадцать в месяц! Сюлли[659], который приводит этот факт в своих мемуарах, не подвергает его точность ни малейшему сомнению и добавляет, что в том, что дурной пример дуэлистов оказался столь заразительным при дворе, в столице и во всей стране, повинны главным образом мягкотелость и неразумное добродушие его царственного повелителя. Этот мудрый министр уделял предмету дуэлей много времени и внимания, ибо их неистовство, пишет он, было таково, что причиняло ему, равно как и королю, адские муки. В те времена едва ли нашелся бы хоть один мужчина, входивший в то, что называлось приличным обществом, который за свою жизнь не принял участия ни в одной дуэли в качестве либо дуэлянта, либо секунданта; и даже если такой человек и был, то основным его желанием было освободить себя от обвинения в неучастии в дуэлях, затеяв с кем-нибудь ссору. Сюлли постоянно писал королю письма, в которых умолял его заново издать эдикты против этого варварского обычая, усилить наказание, предусмотренное для дуэлянтов, и ни при каких обстоятельствах не даровать помилование даже тем, кто ранил противника на дуэли, не говоря уже о тех, кто лишил такового жизни. Он также советовал учредить нечто вроде трибунала или суда чести, который обращал бы внимание на оскорбительные и клеветнические высказывания, как и на все подобные вещи, обычно приводящие к дуэлям, и суд которого был бы достаточно скор и суров, чтобы умиротворять жалобщиков и заставлять нарушителей раскаиваться в своем вызывающем поведении.