Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 200
Еще менее объяснимой была неистовая реакция населения Парижа на казнь гнусной маркизы де Бренвилье. В случае с Мазаньелло, не запятнавшим себя уголовщиной, массовое благоговение еще имело под собой основания. Но деяния мадам де Бренвилье не могли по здравом размышлении вызвать никаких иных чувств, кроме ужаса и омерзения. Она была признана виновной в отравлении нескольких человек и приговорена к сожжению на Гревской площади с последующим развеиванием пепла по ветру. В день казни парижане, пораженные грациозностью и красотой маркизы, яростно выступали против суровости приговора. Их жалость быстро переросла в восторженное поклонение, и к вечеру ее уже считали святой. Люди тщательно собирали ее прах и охотно покупали оставшиеся после костра головешки. Считалось, что ее пепел предохраняет от ведовства.
В Англии многие испытывают странную любовь к предметам, так или иначе связанным с известными ворами, убийцами и другими преступниками. Веревки, на которых они были повешены, часто приобретаются коллекционерами по гинее за фут. Немалые суммы были заплачены за веревки, в разное время свершившие правосудие над доктором Доддом, м-ра Фонтлироя за подлог и Тёртелла за убийство м-ра Уэра. Убийство Мерайи Мартен, совершенное в 1828 году Кордером, вызвало величайший ажиотаж по всей стране. Люди приезжали из Уэльса, Шотландии и даже Ирландии, чтобы посетить амбар, где убийца зарыл тело. Каждый визитер страстно желал увезти с собой какой-нибудь сувенир. Таковыми стали куски амбарных ворот, черепица с крыши и прежде всего одежда несчастной жертвы. Локон ее волос был продан за две гинеи, и покупатель считал, что ему повезло с ценой.
В 1837 году у дома на Камбервелл-лейн, где Гринэйкр убил Ханну Браун, собралось столько людей, намеревавшихся его посетить, что было решено выставить на месте усиленный наряд полиции. Посетители так стремились унести из дома жестокого убийцы что-нибудь в качестве реликвии, что полицейским пришлось силой оттеснять их от столов, стульев и даже дверей.
В более ранний период было распространено странное поверье в отношении руки казненного преступника. Бытовало представление, что, просто потерев ею тело больного золотухой, можно тотчас его исцелить. Палач Ньюгейтской тюрьмы извлекал из этого глупого суеверия изрядный барыш. Считалось, что обладание такой рукой еще более эффективно для исцеления от болезней и предотвращения несчастий. В правление Карла II цена десять гиней за одну из этих отвратительных реликвий считалась малой.
Когда весной 1838 года был расстрелян маньяк Том, он же Кортней, охотники за реликвиями немедленно устремились на поиски всего, что служило бы напоминанием о столь незаурядной личности. Его длинная черная борода и волосы, отрезанные хирургами, попали в руки членов его секты, которые хранили их с величайшим благоговением. Локоны его волос шли по высокой цене не только среди его последователей, но и среди более состоятельных обитателей Кентербери и его окрестностей. С дерева, к которому его поставили перед расстрелом, ободрали всю кору, письмо с его подписью было куплено за несколько золотых монет, а его любимый конь стал не менее знаменит, чем хозяин. Группы леди и джентльменов преодолевали полторы сотни миль до Ботона, дабы посетить места, где бесчинствовал «безумный мальтийский рыцарь», и похлопать по спине его коня. Если бы его могилу бдительно не сторожили в течение нескольких месяцев, тело непременно бы выкопали и растащили кости на сувениры.
У китайцев нет более ценной реликвии, чем ботинки, которые носил честный судья. В принадлежащем перу Дэвиса интересном описании Китайской империи сообщается, что всякий раз, когда судья необычайной честности уходит в отставку, все местные жители собираются, чтобы воздать ему почести. Если он уезжает из города, в суде которого председательствовал, люди сопровождают его от дома до городских ворот, где с него торжественно снимают ботинки, отдаваемые на хранение в здание суда. Их незамедлительно меняют на новую пару, которую, в свою очередь, меняют на другую, прежде чем судья поносит ботинки пять минут. Считается, что, надев ботинки, судья тем самым их освящает.
К числу наиболее знаменитых европейских реликвий современности относятся тутовое дерево Шекспира, ива Наполеона и стол в Ватерлоо, за которым император писал свои послания. Табакерки из тутового дерева Шекспира сравнительно редки, хотя на рынке их, несомненно, больше, чем фактически было сделано из шелковицы, посаженной великим поэтом. Под этим названием проходит масса подделок. То же самое можно сказать о столе Наполеона в Ватерлоо. Оригинал, как и ровно дюжину подделок, давно разломали на части. То, что от них осталось, многие хранят у себя в виде обычных деревяшек, другим из обломков сделали броши и всевозможные украшения, но подавляющее большинство предпочитает изготовленные из них табакерки. Во Франции их пустили на bonbonnières[692], которые высоко ценятся многими тысячами тех, у кого при упоминании Наполеона по-прежнему рдеют щеки и блестят глаза.
В Европе по сей день пользуются большим спросом пули с поля битвы при Ватерлоо и пуговицы с мундиров погибших в ней солдат. Однако в большинстве случаев они, как и новые «столы Наполеона», являются не более чем искусными подделками. Многие из тех, кто считает себя обладателем пули, способствовавшей в тот памятный день наступлению мира, на самом деле владеет свинцовым кружком, выплавленным лет десять спустя. Пусть все любители подлинных реликвий хорошо подумают, прежде чем платить торговцам сувенирами, которыми кишит селение Ватерлоо!
Мало кто из путешественников, побывавших на уединенном острове Св. Елены, не срезал прут с ивы, которая свисала над могилой Наполеона до перевозки тела во Францию по приказу Луи Филиппа. Многие из этих прутьев впоследствии были посажены в разных местах Европы и выросли в деревья, по высоте не уступающие родителю. Охотники за реликвиями, не имеющие возможности достать прут с оригинала, довольствуются прутьями с этих деревьев. Некоторые из них растут в предместьях Лондона.
Реликвии, как и все остальное, используются как с благими, так и с дурными целями. Реликвии, подлинность которых несомненна, всегда будут привлекать мыслящих и утонченных, напоминая им о великих людях или великих событиях. Немного найдется таких, кто не присоединился бы к экстравагантному желанию Каули, выраженному им в следующих строках, которые он «написал, сидя на стуле, сделанном из обломков корабля, на котором сэр Фрэнсис Дрейк[693] совершил кругосветное плавание»:
And I myself, who now love quiet too,Almost as much as any chair can do,Would yet a journey takeAn old wheel of that chariot to see,Which Phaeton so rashly brake[694].
Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 200
