Особую известность в историографии приобрела другая история, рассказанная Махерой, о том, как двое его сыновей — Пьер (будущий король Кипра) и Жан — без позволения отца бежали с острова, чтобы, всего лишь, как говорит хронист, «посмотреть мир и попробовать жизни на чужбине, которая очень сладка для каждого, кто ее еще не отведал, и горька для того, кто ее уже видел»[124], Гуго IV приказал найти беглецов, вернуть их на Кипр и сурово наказать их и их пособников. Пьер и Жан были заключены в тюрьму в Кирении, пособники казнены[125].
Авторитет Дж. Хилла, вероятно, довлел над последующими поколениями историков Кипра настолько, что до конца столетия никто не опровергал его весьма односторонний взгляд на личность Гуго IV Лу-зиньяна. Точка зрения английского ученого была полностью принята в историографии[126], и лишь в 1991 г. Питер Эдбери отверг построения Дж. Хилла[127]. Роль настоящего адвоката короля взял на себя кипрский историк К. Шейбел, который настаивает на необходимости реабилитации Гуго IV и называет этого короля «Гуго Справедливый». Даже в суровом обращении короля с сыновьями автор видит проявление справедливости и непредвзятости[128]. К. Шейбел, несомненно, прав в том, что Гуго IV всегда находился в тени славы своего легендарного сына Пьера I Лузиньяна, и это не позволяло историкам увидеть в нем личность не менее яркую. М. Кампаньоло называет «меркантильным», но мудрым правление Гуго IV, при котором Кипр достиг экономических высот, главным образом, благодаря мирному сосуществованию с Египтом и другими соседними странами[129]. Со своей стороны, мы также неоднократно подчеркивали в своих предшествующих работах необыкновенный талант Гуго IV Лузиньяна как политика и правителя[130]. Итак, и состояние источников, и мнение, укоренившееся в историографии о Гуго IV как о слабом короле, и колорит эпохи Пьера I Лузиньяна препятствовали не одному поколению историков оценить отца-короля по заслугам.
Гуго IV правил 35 лет и был дважды женат — в первый раз на Марии Ибелин, дочери графа Яффы и Аскалона Ги и Марии Ибелин, (1307/1310–1316), во второй — на другой представительнице рода Ибелинов, Алисе, дочери Ги и Изабеллы Ибелин (1318–1359). От первого брака с яффской ветвью Ибелинов, на котором настоял Генрих II, Гуго IV имел единственного сына Ги, который, согласно кипрским законам, являлся наследником своего отца; от второго брака родилось восемь детей, двое из которых Пьер и Жак впоследствии станут кипрскими монархами. Время правления Гуго IV — самый мирный период и пора максимального процветания королевства за всю его трехсотлетнюю историю. Первое и второе, однако, не означают, что Гуго IV забыл об основном предназначении своего королевства: быть форпостом крестоносцев на Востоке. Он, как и его предшественники, с честью нес знамя крестоносца, но делал это как мудрый политик, для которого важнее всего соблюсти интересы собственного государства.
В конце 20-х – начале 30-х годов XIV в. становится очевидным, что на Востоке есть более опасный враг, нежели схизматики-греки или арабы Египта. В 1329 г. византийскому императору еще удалось отвоевать Хиос у Бенедетто Дзаккариа[131], а в 1330 г. папа еще пишет о том, что и Родосу угрожают греки[132]. Однако защита латинских владений от турок становится более важным делом, чем борьба со схизмой или возвращение Иерусалима и Константинополя. Наибольшая военная опасность исходила уже от турецких правителей Анатолии. Из-за нее еще в 1327 г. венецианцы пытались вовлечь в антитурецкую коалицию Византию и госпитальеров[133]. В 1329 г. Умар Айдин отвоевал крепость Смирну у Марино Дзаккариа[134], Участились рейды и нападения анатолийских турок на Родос, Крит, Хиос, Кипр, Пелопоннес, не говоря уже о малых островах Эгеиды, не раз переживавших их опустошительные набеги. В 1340-е годы вся Романия страдала от нападений турок. Иоанн Кантакузин пишет, что к 1341 г. почти все население Эгейских островов было захвачено турками. Турки опустошали Фракию, Македонию, Элладу (т.е. континентальную Грецию) и Пелопоннес[135]. Согласно Никифору Григоре, христиане особенно страдали от набегов эмира Лидии и Иконии, который со своим флотом терроризировал Негропонт, Крит, Родос, Пелопоннес, доставалось и Фессалоникам, и даже Константинополю[136]. Турецкие рейды происходили невзирая на многочисленные «мирные» соглашения и договоры о торговом сотрудничестве, заключенные и заключавшиеся ими с латинскими правителями[137]. «Восточный вопрос» постепенно все больше становился именно «турецким вопросом». Первоначально латинянам Востока противостояли прежде всего эмираты Ментеше и Айдин, а в середине XIV в. к ним присоединились еще и османы. В 1354 г. последние захватили стратегически важный пункт в Дарданеллах — Галлиполи, в 1369 г. — уже Адрианополь и его округу, а к началу XV в. османский султан Баязид I (1357–1403) контролировал значительную часть Балкан[138]. Турецкие источники XIV в. полны сообщений о священной войне против христиан Эгейских островов и греческих континентальных территорий. Турки, несомненно, смотрели на латинян и византийцев как на врагов и как на неверных; византийцы и латиняне платили им взаимностью. Знаменитый арабский путешественник и купец Ибн Баттута рассказывает, что, странствуя по Анатолии (1325–1354), он встретил большое количество легистов, «святых людей», священнослужителей и светских правителей, которые проповедовали джихад — священную войну против неверных христиан. Об одном из них, эмире Айдина Умаре, он впоследствии писал следующее: «набожный принц...который постоянно был занят джихадом — священной войной», который постоянно нападал и грабил христиан, захватывал добычу и пленников, и который умер «мученической смертью» во время атаки латинян на Смирну в 1348 г.[139]
