Достаточно, чтобы слова выражали смысл.
Конфуций Я проспал.
Это было глупо, смешно, совершенно по-идиотски, но тем не менее я проспал. Под проклятым кожухом так тепло и уютно спалось, а сукин сын Ах почему-то меня не разбудил и смылся втихую, прихватив с собой Менору.
Я вскочил, наспех приводя в порядок одежду, проморгался для ясности взгляда, выволок из рукава кожуха сонного и упирающегося Болботуна – ишь, берлогу себе соорудил, нет чтобы растолкать, когда надо позарез! – и выскочил из домика, по дороге еще раз врезавшись в злополучный сундук.
Лес был пуст. И лишь из-за частокола Книжного Ларя слышался какой-то шум. Я навострил уши, уже не удивляясь дружному исчезновению паломников, и понял, что шум этот слишком упорядочен, чтобы называться просто шумом.
«Хреновый из тебя разведчик», – ехидно заявил мой внутренний голос, причем голос был вроде бы мой и в то же время почему-то Бакса.
И интонации такие противные…
Я предложил внутреннему Баксу вместе с его интонациями на время заткнуться и пошлепал к частоколу вокруг Ларя, с сожалением поглядывая на замшу своих щегольских полусапожек, превратившуюся в грязную коросту.
Поначалу я двигался осторожно, озираясь по сторонам и перебегая от дерева к дереву, – за каждым стволом мне мерещился белорясый Страничник или неведомо какой Равнодушный Боди, – но вскоре эта игра в веселых стрелков мне прискучила. Тем более что на всем пути к Книжному Ларю я не встретил ни одной живой души.
Птицы и белки – не в счет. Кстати, тень эта живность отбрасывала исправно, сам видел. Почти неразличимую из-за туч, но – тень.
В частоколе между столбами обнаружилась вполне приемлемая щель, и я немедленно приник к ней. Болботун выпрыгнул из кармана, перемазавшись в грязи с ног до головы, и тоже уставился в дырку у моих ног.
Книжный Ларь оказался при ближайшем рассмотрении двухэтажным зданием из красного кирпича, чертовски обычным и с предельно примитивной архитектурой. Куб без окон – и по периметру здания на высоте трех человеческих ростов тянулся широкий карниз, похожий на балкон.
Или узкий балкон, похожий на карниз. В общем, без перил.
На балконе-карнизе той стены, что располагалась справа от меня, стояли три Страничника. Белые-белые. Аж глазам больно.
Внизу под ними, прямо на земле, были расстелены простыни. Тоже белые-белые. Квадратом. Шагов по пятьдесят на каждую сторону.
А на всей этой немыслимой белизне в своеобразном порядке стояли паломники. Босые. Обувь аккуратно выстроилась у стены Ларя – наверное, чтоб не пачкать белые простыни, которые почему-то не пропитывались грязью, что была под ними.
И одежды на паломниках были черные-черные.
Это мне поначалу так показалось, но, приглядевшись, я увидел, что одеяния паломников скорее темно-синие. Или иссиня-черные.
Короче, чернильный цвет. Траур у них, что ли?..
– Ронг арр нофрет-са пату йонхмор-ри тсатха! – провозгласил центральный Страничник, а два боковых соответственно ударили в гонг и звякнули в серебряный колокольчик; и воздух над паломниками завибрировал.
Я ничего не понял. И, в общем, не удивился этому.
– Мосза зарх-ан кемта фриаш-шор!
Гонг.
Колокольчик.
И эхо. Смутный отклик, исходящий от толпы паломников. Отклик, заставивший вздрогнуть какие-то очень глубокие струны во мне – да и то, по-моему, не мои, а Вилиссы.
Что-то будили эти слова в осколке Дара, в кровоточащем куске чужой души, случайно попавшем в меня и неотвязно напоминавшем о себе.
И затрепетала паутина моих видений.
– Арр абу-лоури мостейн ю-суи!..
Толпа содрогнулась. Каждый звук, произнесенный Белым Страничником, нашел в плотной людской массе своего человека – личного, лишь ему предназначенного! – и интонации Страничника удивительно совпали эмоционально с поведением паломников.
Один рухнул на колени. Другой вскинул руки к небу. Третий завыл и рванул рубаху на груди. Четвертый…
И когда глубокий баритон Страничника возвысился до восклицательного порыва – все заревели в экстатическом восторге, и это было потрясающе и противно одновременно, потому что слюни текли из разинутого рта упрямого промысловика Аха, и его дочери-половинки Меноры, и многих, многих других…
Черные люди на белых простынях. Чернильные люди на белых простынях. И белые рясы над чернильными людьми на белых простынях. И красный Книжный Ларь над белыми рясами над чернильными людьми на белых простынях.
И серое небо над нами всеми.
Я чуть не закричал, но успел зажать себе рот. Умница Болботун воткнул мне в ногу, чуть повыше щиколотки, какую-то ужасно острую занозу – и я был благодарен запечнику за отрезвляющую боль. Мне уже хотелось туда, к ним, – стать черным знаком на белоснежной странице, найти свое предназначенное место… хотелось видеть то, что видели они, что отражалось в стеклянных от счастья глазах.
Болботун довольно заухал и потянул меня за штанину.
Мы обошли частокол, выйдя к тыльной стороне Ларя, где никого не было; Болботун юркнул в щель, я со скрежетом зубовным просочился насквозь – и мы, оглядевшись, вошли в Книжный Ларь.
Дверца там обнаружилась. Маленькая такая, неприметная, покоробленная вся…
Снаружи доносились вопли Страничника.
Гонг.
Колокольчик.
И мелькало в глазах черное на белом… черное на белом… буквы на страницах… запекшаяся кровь на мертвой плоти…
Глава двадцатая
Того, кто не задумывается о далеких трудностях, поджидают близкие неприятности.
