6
Под неоднозначное влияние Сидни подпал и друг семьи Джеймс Лиз-Милн. В 1963 году он писал в некрологе, что Сидни правила семьей с «невозмутимой безмятежностью, достоинством и обаянием». Ее «патрицианская сдержанность» вовсе не отпугивала, а была «одним из секретов ее очарования». Вспоминая, как он гостил в Астхолле и Свинбруке, автор некролога приходит к выводу: «Источником безоблачной радости тех дней — теперь я осознаю это с ностальгической печалью — была эта загадочная, щедрая, великодушная мать семейства».
Отчасти тут мог сказаться и тот факт, что Лиз-Милн боготворил Диану — он был старше ее на пару лет, считал идеалом и оставался ей верен во всех перипетиях ее непростого взросления — и несколько недолюбливал Нэнси. Впрочем, он с Нэнси приятельствовал, однако в письменных отзывах нередко ее критиковал. «Обед не доставил особого удовольствия: Нэнси вздумала сверкать и совершенно меня изнурила» — типичная запись в дневнике. Ее манера поддразнивать, утверждал он, сродни «острой маленькой колючке, едва прикрытой, словно наживка на крючке рыбака, буйством пестрых перышек». Многие люди, в том числе и Диана, считали Нэнси колючей. А вот Джон Бетжемен, близко знакомый с этой семьей, напротив, утверждал: «В Нэнси больше всего тепла». С присущей поэту проницательностью он мог угадать в ее отношениях с Сидни ту накапливаемую и с годами уплотнявшуюся горечь, которую не смягчила и смерть. Но с точки зрения тех, кто склонен к критике, отношения Нэнси с матерью выставляли ее в плохом свете. Лиз-Милн превозносил именно те качества Сидни, которые пробуждали в Нэнси и чувство вины, и уверенность, что ее не хотят понять. Хотелось бы знать, как она прочла этот текст. Джессике некролог понравился настолько, что она даже не стала возражать против замечаний в адрес «Достопочтенных и мятежников», но прошлась по поводу приписываемой Сидни «души моряка»: «Хорошо Лиз-Милну рассуждать, но кто бы пожелал себе в родители морехода?»‹30›
Лиз-Милн, как он рассказывает, одним из первых наблюдал «феномен Митфордов» в действии. В автобиографии он описывает ужин в Свинбруке в 1926-м, когда, по его словам, Дэвид закатил чудовищный скандал, возмутившись словами Лиз-Милна, что Англии следовало бы заключить союз с Германией (похоже, эта тема возникала нередко). Хозяин дома принялся орать: «Вы не знаете проклятых гуннов! Они хуже всех чертей в аду!» Сидни, эта святая, кое-как успокоила мужа («с выражением муки на ее милом лице»), но дело зашло слишком далеко. Все девочки, пишет Лиз-Милн, от двадцатилетней Нэнси до шестилетней Деборы, «переглянулись и запели в унисон: „Мы не хотим терять вас, / Но пробил час — идите“»[5].
Оказалось, что все это выдумки. Для человека, который не в восторге от творчества Нэнси, как он сам потом признал, Лиз-Милн оказался удивительно податлив на ее мифотворчество. Его воспоминания были опубликованы в 1970-м, через двадцать пять лет после «В поисках любви», и этот ужин — ни дать ни взять сцена из романа: беснующийся дядя Мэтью, спокойная тетушка Сэди, шесть красивых и живых сестер. «Девочки Митфорд» в автобиографии Лиз-Милна — литературный образ, а не воспоминание. На самом деле этот ужин состоялся в 1928-м и не завершился бодрой песенкой; более того, едва ли на нем присутствовали младшие сестры. Но вечер действительно перерос в резкую и непривычную для этой компании ссору, о чем ясно дает понять письмо Нэнси, написанное в ту пору Тому. Много лет спустя Диана отзывалась об этом эпизоде как об исключительном случае, когда «все» одновременно вышли из себя.
Лиз-Милн познакомился с Митфордами через Тома: они учились в одной подготовительной школе и стали в Итоне любовниками. В другом томе автобиографии Лиз-Милн передает эти отношения с поразительной и трогательной откровенностью: как воскресными вечерами за школьной часовней «мы с ним… страстно обнимались, губы к губам, тело к телу, каждый чувствовал прижавшийся к нему член другого…» После Итона, как пишет Лиз-Милн, Том имел исключительно гетеросексуальные связи, хотя в школе у него было еще несколько романов, в том числе с Хэмишем Сент-Клер-Эрскином, за которого Нэнси позднее мечтала выйти замуж. Однажды Том пригласил друга в Свинбрук и мать спросила, не против ли он разделить с гостем свою комнату. Сестры Тома хохотали до истерики. Иными словами, они прекрасно знали о затеях Тома — вероятно, от него же, — и тем страннее, что в будущем Нэнси не пожелает смириться с гомосексуальностью Хэмиша.
Том, как и Диана, идеально воплощает митфордианскую красоту и ум. Все семейные качества аккумулировались в нем, породив мужчину, который хотя и не вполне реализовался с точки зрения света, но оставил след, просто будучи таким, каким был. А был он рафинированным продуктом своего класса, с бесстрастным выражением лица и придирчивым умом. «Ничто, кроме самого лучшего, его не устраивало», — писал Лиз-Милн‹31›. Изысканный вкус — Милтон, Шопенгауэр, Бах — не был чужд и сестрам, особенно Диане. В Бэтсфорде, когда Том готовился к поступлению в школу, Нэнси состязалась с ним в начитанности, а позднее страхи Джессики остаться необразованной дурой были слегка смягчены благодаря советам Тома, какие книги читать.
После Итона — Том закончил его в 1927 году, незадолго до того как семья перебралась в Свинбрук, — вместо университета он отправился в путешествие по Европе. Учился музыке, некоторое время провел в Австрии в старинном замке Бернштейн у венгерского графа Януша фон Алмаши. Высказывалось предположение‹32›, что у Тома была связь с Алмаши (позднее такой же слух возник насчет Юнити), но никаких доказательств этого, кроме прежних предпочтений Тома, нет. Нэнси дразнила брата, мол, Сидни думает, его «австрийские друзья совсем завладели мальчиком», — хм, хм, — но на этот раз Том увлекся девушкой, Франческой Эрдоди. Потом он задержался в Берлине. Что-то в этой грандиозной и бескомпромиссной культуре пленяло юношу, как и его деда и двух его сестер.
Том мечтал о музыке, но в 1929 году начал учиться на юриста в Иннер-темпл. Приходилось думать о заработке: хотя Дэвид выделил сыну содержание, надежной финансовой поддержки не хватало. Его взял на работу Норман Биркетт, королевский адвокат с хорошей репутацией, и в 1935 году Том участвовал в защите Альмы Раттенбери, обвинявшейся в убийстве мужа (при соучастии молодого любовника) ‹33›. Это было одно из самых сенсационных дел того десятилетия. Джессика, только начавшая выезжать в свет, прокрадывалась на заседания суда в Олд-Бейли, на что ее отец реагировал примерно так же, как дядя Мэтью на упоминание детьми Оскара Уайльда.
Одновременно Том вращался и в высшем обществе. Среди его ближайших друзей значился троюродный брат, Рэндольф Черчилль, да и с самим Уинстоном, несмотря на разницу в тридцать пять лет, Том неплохо ладил. Он все время влюблялся, думали, что он женится на миленькой юной Пенелопе Дадли Уорд, но (как и тогдашний принц Уэльский) Том предпочитал опытных дам вроде графини Эрдоди и замужней принцессы де Фосиньи-Люсинь или же австрийской танцовщицы Тиллы Лош. Вероятно, их утонченность служила наилучшим противоядием от избыточной экспансивности «девочек Митфорд»; Лош, например, профессионально разыгрывала недотрогу, это было единственное качество, которого сестрам Тома явно недоставало.
