И никогда не гаснут.
Болезнь роста
Через несколько дней дедушка выходит к завтраку с пузырьками обезболивающего в руках. Он наливает себе стакан воды и запивает пригоршню таблеток.
— Что с тобой? — спрашиваю я. Дедушка бледен, под глазами темные круги. Выглядит он плохо.
— Болезнь роста, — сквозь зубы отвечает он, показывая на ноги. — Видимо, T melvinus омолаживает мои кости.
— Сильно болит?
— Скажем так: теперь я знаю, каково это, когда тебя растягивают на дыбе.
В эти выходные папа в городе. После обеда он появляется у нашей входной двери в поношенных джинсах, черной футболке и с ящиком для инструментов в руках.
Я с воплем бросаюсь ему на шею:
— Папа!
— На службу прибыл! — рапортует он, приподнимая свой ящик. — Кажется, здешний туалет нуждается в починке.
Папа у меня красивый. Я так считаю не потому, что я его дочь. Он из тех мужчин, при виде которого женщины останавливаются и не могут отвести взгляда. У него густые кудрявые черные волосы и темно-карие глаза. Ему обычно достаются роли сердцеедов или героев.
— Мне не хватает моей помощницы, — подмигивает он мне. — Я твой молоток захватил.
Когда я была маленькая, папа подрабатывал плотником и разнорабочим и брал меня с собой в сумке-кенгуру. Когда у меня резались зубы, я грызла деревянную ручку его молотка. На ней до сих пор видны следы моих укусов.
— А мама где? — спрашивает папа.
— На работе. У них осветительный щит барахлит, — объясняю я. — Она сказала, что ужин приготовишь ты.
Папа осматривается:
— Ты что, одна дома?
— Нет. С Мелвином, он в кабинете.
— Ах да! — вспоминает папа. — Мама что-то говорила про внезапно нашедшегося родственника, которому негде жить. Ладно, пойдем разберемся с вашим туалетом.
Мы раскладываем инструменты в ванной, и папа прочищает засор тросом, а затем снимает крышку с бачка и копается во внутренностях.
— Вот так! — говорит он. — Прошу!
Я смываю, и вода утекает в канализацию.
— Ты должен был стать сантехником, — говорю я.
Папа ухмыляется:
— Тогда бы я точно больше зарабатывал.
В ванную заходит дедушка, у него в руках «Над пропастью во ржи». Увидев папу, он замирает.
— А это, наверное, Мелвин, — улыбается папа. — Я Джереми, папа Элли.
Он протягивает дедушке руку. Дедушка ее не берет.
— Вы руки помыли? — спрашивает он.
— Вода в туалете чистая, — отвечает папа.
— Тогда выпейте ее.
На минуту воцаряется тишина.
Потом дедушка показывает на книгу:
— Вы тут целый день лясы будете чесать? Мне домашку доделать надо!
На ужин папа готовит ризотто. Мы устраиваемся в нашем крошечном дворике, взрослые наливают себе красного вина, а мы с дедушкой пьем газировку. Свежий воздух, вкусная еда, родители, сплетничающие о театральных друзьях, — мне кажется, будто я смотрю свой любимый телесериал. Только в сегодняшней серии дедушка играет эпизодическую роль угрюмого подростка-молчуна. Впрочем, может быть, он вовсе и не играет.
Папа с дедушкой никогда не были закадычными друзьями. Когда мои родители только поженились, дедушка наговорил папе кучу всего, используя такие слова, как «панк», «моя дочь» и «обрюхатить». Так что о том, чтобы посвятить папу в тайну Мелвина, и речи быть не может.
Дедушка поворачивается к папе:
— Я слышал, вы актер. И как, добились успеха на этом поприще?
— Вообще-то, да, — отвечает папа. — Гастроли нашего театра продлили еще на год.
— Это замечательно, Джереми! — восклицает мама.
— Поздравляю, папа! — добавляю я.
Дедушка невозмутимо продолжает:
— Прибыльное, наверное, дело — гастролировать по богом забытым местам.
— Я — член профсоюза, — терпеливо объясняет папа. — У нас отличный социальный пакет.
Дедушка фыркает.
Папа заинтересованно улыбается:
— Кого-то ты мне напоминаешь.
— Неужели? — отвечает дедушка. — Кого же?
— Да одного старика. Такого типичного ворчуна. Вы с ним, кстати, дальние родственники. Наверное, имя Мелвин — это семейная традиция.
Мы с мамой обеспокоенно переглядываемся.
Затем, не говоря ни слова, дедушка встает из-за стола и идет в дом.
Папа обращается к маме:
— Интересный парень.
— Ах, подростки! — притворно-равнодушно поводит плечами мама.
— Я уберу со стола, — предлагаю я и начинаю собирать тарелки.
Родители довольно улыбаются мне.
Я захожу на кухню с грудой тарелок и, увидев, чем занят дедушка, чуть не роняю их: он наливает красное вино в пластмассовый стаканчик.
— Ты что делаешь? — шиплю я.
— А на что это похоже? — отвечает дедушка и делает глоток.
— Но… Но… Тебе нельзя!
— Почему это? — ворчит он. — Я ведь совершеннолетний. И мне нужно чем-то заглушить боль. Меня ужасно мучают ноги.
Вино развязало дедушке язык, и, вернувшись к столу, он принимается ехидничать еще больше.
— Быть или не быть тринадцатилетним? Вот в чем вопрос! — провозглашает он.
Мои родители увлечены беседой и, похоже, не замечают, что происходит. Становится прохладно, мы возвращаемся в дом и садимся у стола.
— Я пошел в туалет, — возвещает дедушка и уходит.
Мама качает головой и обращается к папе:
— Ты тоже был таким в тринадцать лет?
— Не знаю, — неуверенно отвечает папа. — В основном я помню, что ужасно стеснялся своих родителей.
Мама меняет тему:
— Ну что, выкладывай. Что нового у Франсуа? — Произнося это имя, она показывает пальцами кавычки.
Я знаю, что Франсуа — режиссер «Отверженных».
— Ты хочешь сказать, помимо того, что родители дали ему французское имя, хотя он родился и вырос в Лонг-Айленде? — смеется папа.
— Так и знала, что акцент у него фальшивый! — Мама тоже улыбается.
