Но главный, важнейший итог этого путешествия для Кропоткина в том, что оно помогло ему найти ключ к общему строению гор и плоскогорий Восточной Сибири. «Нашей главной задачей было пройти, — писал Кропоткин. — А удастся собрать богатый научный материал или нет — это был уже вопрос второстепенный… Впрочем, важно уже то, что нам удалось заглянуть в этот неведомый край и пересечь это нагорье во всю его ширину». Сделано для науки было немало: глазомерная съемка на протяжении трех тысяч верст, позволившая существенно исправить карту обширной территории, около четырехсот «сроков» метеорологических наблюдений, вскрывших закономерности формирования погоды, описание геологических обнажений на берегах Лены и ледниковых отложений по всему пути. Неплох был и зоологический «урожай» Ивана Полякова: 40 видов млекопитающих и более ста видов птиц.
Через семь лет будет издан обширный «Отчет об Олёкминско-Витимской экспедиции для отыскания скотопрогонного пути из Нерчинского округа в Олёкминский, снаряженной в 1866 г. олёкминскими золотопромышленниками при содействии П. А. Кропоткина и И. С. Полякова». Многие из материалов экспедиции Кропоткин использует в более поздних работах, которые появятся за границей. Маститый австрийский геолог Эдуард Зюсс[16] в своем многотомном труде «Лик Земли» 13 раз сошлется на Кропоткина, считая его и Яна (Ивана) Черского первооткрывателями «древнего темени Азии».
А исполнитель трудного похода, ставшего триумфом его как географа, уже думал о новом повороте судьбы. В письмах брату из экспедиции звучат нотки неудовлетворенности положением военного чиновника, которое, хотя и предоставляло возможность заниматься исследованием природы, но не освобождало от таких обязанностей, которые расходились с демократическими убеждениями, прочно сложившимися к тому времени у Кропоткина.
Письма брату… Им он доверял свои самые сокровенные чувства, и по ним можно проследить ход мыслей Петра Кропоткина, развитие его личности. Попав в Сибирь, Петр поначалу несколько растерялся, не будучи уверенным, что сможет найти там свое место. 8 декабря 1862 года он писал из Читы: «Время уходит, пропадает привычка к учебному и ученому труду… Стараюсь чтением вознаградить невознаграждаемое, стараюсь обращать внимание на жизнь человека и на характер страны… Мой прежний идеал — серьезные научные занятия — приходится разбить его последние осколки…»
Весной следующего года им страстно овладевает любовь к театру. Играя в любительских спектаклях, и весьма успешно, он всерьез задумывается над возможностью избрать для себя карьеру актера. Брат отговаривает его, но Петр отвечает: «Ты сильно нападаешь на меня за актерство, но зачем ты в таком случае не нападаешь на меня за игру на фортепьяно? Это непоследовательно. Ты говоришь, что актерство убивает истинное чувство, но в чем разница, скажи: писать драму или производить ее перед зрителем? Разве актер не так же точно творит, как сам писатель?»
Вот он отправляется в первое путешествие в Маньчжурию, и письма его, первоначально выражавшие сомнение в том, сможет ли он работать в научной экспедиции, становятся уверенными, а иногда даже восторженными. Он в восторге от Сибири: «Сказать по правде, если мне и придется оставить Сибирь, то сделаю это я не без сожаления — страна хорошая и народ хороший».
Но такая уж особенность у Петра Кропоткина — как только он вполне основательно, профессионально утвердится в каком-то деле, так сразу же увлекается чем-то другим, намечает себе новый путь в сторону от того, который вроде бы уже проложен. В письмах Александру (а переписка эта продолжалась, даже когда брат приехал в Сибирь — вместе они и тогда бывали редко) появляются мотивы гуманитарные. Кропоткин начинает раздумывать над вопросами нравственности, взаимоотношений между людьми, над социальными проблемами и над тем, возможно ли изменить мир, сделать его справедливее.
Уже принимая участие в составлении проекта реформ, он признается: «Ну, Саша, начинается применение на практике моих убеждений. Каково-то удастся? Вот и деятельность, и я с радостью принимаюсь за нее». А позже делится впечатлениями от знакомства с тяжелой действительностью, когда занимается «защитой прав крестьянина, слишком молчаливого, дающего себя бить и драть ни за что ни про что». В марте 1863 года, едва узнав о начавшемся восстании против турецкого владычества в Сербии, Петр пишет о своем желании принять участие в борьбе на стороне повстанцев, считая турецкое правление на Балканах деспотическим и несправедливым. Как образец справедливого управления он приводит Кукеля, который как раз тогда был снят со своей должности по доносу: «Он принес великую пользу основанием полусотни школ. Ну и само собой, его поспешили убрать. Зависть, доносы — вот оно, русское общество; всегда и везде будет то же; началась, брат, у нас на Руси доносомания давненько, и долгонько она продолжится…»
В 1866 году из Крестовской резиденции брату отправлено письмо, в котором Петр делится своими мыслями по поводу идей французского историка Эдуарда Кинэ, рецензию на книгу которого «Революция» он прочитал. Кинэ размышляет над тем, почему революции, как правило, не приносят народу свободу, и делает вывод, что все дело в нарушении принципов нравственности, поскольку революции допускают насилие над отдельной личностью. И вот что пишет молодой Кропоткин: «Вопрос очень важный, насколько революция может считать себя вправе прибегать к безнравственным мерам?.. Насколько полезно для самого дела принимать безнравственные меры? Неужели-таки решительно бесполезно, даже вредно? Опыт, кажется, говорит, что — да, безнравственные поступки деморализуют само общество». К этой теме его мысль будет возвращаться на протяжении всей жизни, мучительно решая вопрос о соотношении нравственности и справедливости, о том, возможно ли насильственное установление справедливости, не будет ли это означать ее (справедливости) уничтожение…
Конечно, он еще не предполагал, что скоро покинет Сибирь, хотя мысль о поступлении в университет его не оставляла. Но произошло событие, заставившее его уйти в отставку и ускорить возвращение в Петербург.
Уход из Сибири
Пять лет, проведенные мной в Сибири, были для меня настоящей школой изучения жизни и человеческого характера… В Сибири я утратил веру в государственную дисциплину: я был подготовлен к тому, чтобы сделаться анархистом.
П. А. Кропоткин, 1901 Сосланные в Сибирь участники Польского восстания 1863 года работали на строительстве огибающей с юга Байкал Кругобайкальской грунтовой дороги. Группа каторжников во главе с бывшим пианистом Цилинским устроила побег в августе 1866 года. Беглецы пытались достичь китайской границы. В погоню был послан казачий отряд под командой сотника Лисовского. Мысль о том, что могут послать и его, и он, как офицер, вынужден будет подчиниться, мучила Кропоткина. Уже приближаясь к Чите, он написал брату с прииска Серафимовского: «Здесь мы узнали о польском возмущении за Байкалом, отряд Лисовского у меня как бельмо на глазу, тебя не посылали ли? Скверность могла выйти. Этакая мерзость».
