Мне не видно, что Джейсон ей отвечает, но она встает, чтобы открыть дверь.
— Будь осторожна, Кэтрин. — Миссис Морхаус провожает меня строгим взглядом.
Когда мы спускаемся по пандусу, я цепляюсь за кресло что есть силы, мои мускулы натягиваются как веревки. Ручки удобные, но я не решаюсь пошевелить даже пальцем — боюсь упустить коляску.
Но вот пандус остался позади, и мы оба вздыхаем с облегчением. Я разворачиваю кресло к стоянке.
— Если почувствуешь опасность, подними руку, чтобы я знала, что нужно остановиться, ладно?
Джейсон кивает. Бегать.
Я разгоняю коляску. Сначала это больше похоже на быструю ходьбу, чем на бег. В асфальте полно трещин — голова и плечи Джейсона трясутся на каждой кочке. Слишком много препятствий: ямки, камни, еще и песок у стены.
Мы останавливаемся около мусорных контейнеров.
— Прости, но здесь очень трясет. Ты уверен?
Бегать. Быстро.
И вот я опять толкаю коляску Джейсона впереди себя. Мы минуем пожарную колонку и огибаем дорожный знак. Краем глаза я слежу за движением машин на стоянке и каждые несколько футов мельком поглядываю на руки Джейсона.
Он их не поднимает, он крепко сжимает свой разговорник. Поэтому после первого разворота я начинаю бежать быстрее. Освобождая нам путь, чайки с криками и бранью взмывают в небо.
Я стараюсь изо всех сил, упираюсь ногами в асфальт, слышу только хлопанье крыльев и собственное дыхание. На нас смотрят люди, но я стараюсь не обращать на них внимания, притворяюсь, что это лишь статуи, мимо которых надо пробежать.
На последнем развороте я замечаю миссис Морхаус. Она стоит у въезда на стоянку, выставив перед собой руку, как регулировщик, который останавливает поток машин.
Мы проносимся мимо почтового ящика, мимо знака «ВЫХОД», мимо миссис Морхаус. Ближе к коляске, быстрее, сильнее, ноги шлепают по асфальту, и вот наконец это чувство — невесомая, почти как полет, быстрота.
— Чувствуешь? — кричу я в затылок Джейсону.
Но если он и отвечает, то только мысленно.
Я добегаю до пандуса и останавливаюсь.
— Ну как тебе?
Обалдеть!
Я упираюсь руками в колени, чтобы отдышаться. А когда выпрямляюсь, вижу, что на нас смотрят не только из окон приемной. На тротуаре замерло целое семейство — глаз не сводят, не выпуская пакеты с покупками из рук.
В окнах некоторых ресторанчиков, что вокруг парковки, я вижу людей, которые перестали есть, чтобы поглазеть на нас. Многие разинули рты.
Джейсон машет им рукой.
Мужчина в окне одного из ресторанов показывает в знак одобрения большой палец, а в приемной все веселятся. Кэрол высоко подняла своего ребенка, чтобы ему тоже было видно.
— Еще разок? — спрашиваю я Джейсона.
Он улыбается. Отлично!
И мы срываемся с места! Мимо окон и мусорных баков, вокруг дорожного знака. Чайки взмывают в небо на каждом развороте.
Сильные и свободные — мы бежим, почти летим.
Иногда люди не отвечают, потому что не слышат. А иногда — потому что не хотят слышать
Хотя у меня устали ноги, я быстро несусь по нашей дорожке, стараясь передать словами все свои чувства, чтобы сделать Джейсону карточки. «Яростно», «тяжело». Кеды шлепают по асфальту. «Живо», «проворно». Я сворачиваю на лужайку. «Мягко», «упруго». Но, обогнув дом, замедляю шаг.
Папа работает в саду, на коленях, спиной ко мне. Глядя на него, я думаю о том, что Кристи видится со своим отцом по выходным, а Мелисса, чтобы увидеть своего, должна была поехать в Калифорнию. Мне хочется подбежать и обнять папу сзади или закрыть ему глаза руками, как когда-то, когда я была еще маленькая. Я бы спросила: «Угадай, кто?», а он бы называл всех, кроме меня, и мы бы оба знали, что он притворяется, потому что он говорил бы совершенно невозможные вещи, например: «Королева Елизавета» или «Крошка Бо Пип».
Прежде чем я успеваю решить, как поступить, он меня замечает.
— Смотри, Кэт, — папа срывает спелый помидор и протягивает его мне. — Правда, красавец? Думаю, мало кто может похвастаться таким ранним урожаем.
Я подхожу к нему и беру помидор:
— Уверена, мы первые.
Папа всегда гордился тем, что наши помидоры вызревают раньше других. Это потому, что он начинает выращивать рассаду на кухонном подоконнике, когда за окном еще лежит снег.
Я внимательно разглядываю помидор и мысленно его зарисовываю. Он такой гладкий. Чтобы передать на бумаге его фактуру, мне понадобились бы насыщенный цвет и очень плотная штриховка. По отдельности любой мой карандаш был бы слишком ярким, но если смешать цвета, можно нарисовать очень похоже.
— Обычно думают, что помидоры красные, — говорю я, — но у них красновато-оранжевые прожилки, а в складках есть даже немного пурпура.
— Пурпур? — Он задумчиво хмурится. — Хочешь сказать, гниль?
Глупо испытывать ревность к помидорам, но иногда у меня такое ощущение, что папа ими интересуется больше, чем мной или Дэвидом.
— Нет, это просто тень.
— А, хорошо.
Папа срывает изогнутый лист и осматривает обратную сторону. Стоя рядом с ним, я вижу, что седых волос у него стало больше, чем темных. Когда же это произошло?
— Что слышно от Мелиссы? — спрашивает он.
— Прислала открытку на прошлой неделе. Ездила с отцом в Диснейленд. — Я перекатываю помидор в руках, и крепкий черенок покалывает мою ладонь. — Может, мы тоже куда-нибудь вместе съездим, только ты и я?
Он вздыхает так, будто я сегодня уже тысячу раз его о чем-то просила:
— Ты же знаешь, что мы себе не можем это позволить.
— Да я не про Диснейленд. Просто съездим куда-нибудь вдвоем.
Папа улыбается, но улыбка выходит натянутая, и глаза не светятся.
— Прости, солнышко. Я всю неделю работал, я так устал от врачей, продавцов, покупателей. Мне хочется просто побыть дома, тихо и спокойно.
Глядя, как он срывает следующий помидор, я произношу ему в затылок:
— А как же я?
— Может, приготовим сегодня спагетти? — Он складывает помидоры в корзину. — Из них получится отличный соус.
Прежде чем я успеваю ответить, раздается мамин крик:
— Сейчас уже три!
Папа смотрит на часы.
— Я почти закончил, — кричит он в ответ. — Скоро приду.
Мама стоит в дверях кухни, скрестив руки на груди:
— Дэвид уже надел ботинки, а мне надо подготовить бумаги, у меня в понедельник важная встреча.
— Я сейчас, — кричит папа.
