Буданов был свободен.
В тот же день в квартире у Лели зазвонил телефон. Она сняла трубку, и бойкая девица на том конце провода тут же заверещала визгливым голосом:
— Пульхерия Егоровна Калашникова? Здравствуйте! Я звоню вам из кадрового агентства. Мы имеем для вас интересное предложение!
— Это одноразовое предложение. Дело в том, что требуется хороший переводчик на встречу корреспондента английской «Таймс» и одного нашего предпринимателя.
— Вряд ли я смогу. Я сейчас… — хотела отказаться Леля, однако девица и на сей раз не собиралась упускать инициативу.
— Вы сможете, — безапелляционно заявила она. — И останетесь к тому же довольны. Легкий ужин в ресторане «Прага» с двумя шикарными мужчинами и через пару часов пятьсот долларов в кармане — всего и делов-то!
Пронзительный голос ввинчивался в уши, как сверло. «Господи, — подумала Леля, — если она сейчас же не заткнется, слуховая аллергия мне обеспечена».
— Ну, хорошо, — сказала она. — Я принимаю ваше предложение.
— Отлично! — возликовала искусительница так бурно, что Леля отдернула трубку. — Вы нас очень, очень выручили! Наш сотрудник отвезет вас туда и обратно и рассчитается наличными. Ужин назначен на девятнадцать часов в субботу. Оденьтесь соответственно…
Но Леля уже повесила трубку.
21
В субботу, ровно в девятнадцать, Буданов переступил порог ресторана «Прага», и метрдотель провел его к столику в зале, где уже сидели мужчина — лицом к нему и женщина — спиной.
Сашка Николаев был в ударе. Шикарный костюм с чужого плеча, роль английского журналиста, атмосфера дорогого ресторана и, главное, очаровательная девушка напротив возбуждали, вдохновляли и кружили голову.
Увидев приближающегося Буданова, он положил сигару, широко заулыбался и поднялся для приветствия.
Леля оглянулась и замерла. И Буданов остановился, будто налетев на невидимую стену.
Сашка в тонкости эксперимента посвящен не был, пребывая в счастливой уверенности, что пробуется на главную роль в новом грандиозном сериале, и столбняк Буданова отнес на счет неотразимости своей «переводчицы».
— Да, да, — лукаво произнес он. — Русские девушки так красивы, что можно и голову потерять!
Леля машинально перевела.
— Будем надеяться, что нам с вами это не грозит, — сдержанно ответил Буданов.
— Я бы не зарекался, — хохотнул Сашка.
— А я вот зарекусь… — И, прекращая ненужный разговор, Буданов повернулся к Леле: — В моем распоряжении полтора, максимум два часа. Надеюсь, за это время мистер Смолл успеет удовлетворить свое любопытство.
Выслушав Лелю, «корреспондент» посерьезнел.
— Вы не станете возражать, если я включу диктофон? — спросил он, жестом приглашая Буданова за стол.
И вечер покатился своим чередом. Сашка задавал заранее подготовленные вопросы, Буданов отвечал, а Леля старательно переводила.
Еда была вкусной, а вино отменным. Но быстро кончилось, и Буданов спросил, не возражает ли компания против хорошего коньячка. Компания не возражала, и он заказал бутылочку «Хенесси».
Пленка в диктофоне давно закончилась, но Сашка играл свою роль, и именно благодаря ему, талантливому и остроумному забулдыге, атмосфера за столом постепенно разрядилась и скованность исчезла.
Они весело смеялись и подшучивали над Лелей, что, мол, ей, бедняге, и поесть-то толком некогда — так много приходится переводить. И Буданов все чаще встречался с ней глазами.
Но Сашка пьянел с каждой рюмкой и незаметно пересек ту незримую грань бытия, за которой, как известно, море по колено.
Ему уже порядком надоела вся эта бодяга, он забыл и о сериале, и о сидящих где-то в зале «членах съемочной группы», но из образа не выходил, потому что теперь считал своей задачей уложить в постель красивую переводчицу и понимал, что если с корреспондентом «Таймс» она ляжет наверняка, то с ним, Сашкой Николаевым, может и не согласиться.
Он ослабил узел галстука, подался к Леле и проникновенно сказал:
— Послушай, детка! Давай пошлем подальше этого русского козла! Возьмем шампанское, поедем к тебе и ты узнаешь, что такое настоящий мужчина…
— Боюсь, что ты узнаешь это первым. А вот продемонстрировать не сможешь уже никогда, — на безукоризненном английском холодно произнес Буданов.
Леля нервно дернулась, и кусок мяса в густой жирной подливке, который она усердно пилила, высвистнул из-под ножа и смачно шлепнулся на лацкан элегантного костюма «мистера Смолла».
Сашка, не успев еще осознать выпад Петра Андреевича, ошеломленно скосил глаза на залепившие его грудь ошметки и, наливаясь пьяным гневом, заорал на отборном русском:
— Да ты что, шалава, мать твою за ногу, совсем охренела?! Как я теперь костюм чужой возвращать буду? Гони, сука, деньги на химчистку, пока я тебе…
Буданов поднялся, отшвырнув стул, но Сашку уже скрутили крепкие ребята, стукнув пару раз куда надо, чтоб угомонился, и выволокли из зала.
Леля сидела ни жива ни мертва. Она ничего не понимала! Будто в дурном сне: все вроде знакомо, а складывается в какую-то чушь, бред, нелепость. Если Буданов знает английский, а этот чертов Смолл русский — для кого она тогда старалась? И кому должен вернуть костюм преуспевающий корреспондент «Таймс»? Что за фарс они сейчас разыграли?
Леля взглянула на забытый диктофон и перевела глаза на Буданова.
Он так и продолжал стоять и внимательно смотрел на нее.
— Я ничего не понимаю! — растерянно развела она руками.
— Неужели? — притворно удивился Буданов.
— Что здесь происходит?..
— А я рассчитывал, что вы мне объясните… — Он вдруг сменил тон и резко сказал: — Надеюсь, не слишком разочаровал вас, и вы узнали все, что хотели, устроив этот спектакль.
— Как?.. — задохнулась Леля. — Вы опять?..
Она была потрясена до глубины души! Это немыслимо, невероятно! Неужели этот осел опять ее в чем-то подозревает, обвиняет в несуществующих грехах?!
— Вы думаете, что это я?.. — Она просто не находила слов от возмущения, негодования, обиды!
— Послушайте, Пульхерия Егоровна… — Он наклонился над столом, приблизив к ней лицо. — До каких еще вершин вы дойдете, чтобы удовлетворить свое…
Она ухватила его за галстук, притянула к себе поближе и опрокинула тарелку с остатками изысканного блюда на его дурную голову и ослепительной белизны сорочку. Потом поднялась, взяла свою сумочку и ушла. В оглушительной тишине зачарованного всем происходящим зала заключительным аккордом простучали ее каблучки.
Вот теперь был действительно абзац. Полный, окончательный и бесповоротный.
