Мои друзья, те, что продолжали ходить в школу, учились днем, и в свободное время их нельзя было усадить за книги. Их часто не интересовало то, чему их учили, поэтому, счастливо проскочив экзамены, они почти ничего уже не помнили. Да и в университете все сводилось к сдаче экзаменов. Перед экзаменами они ночами сидели над учебниками, а через неделю, в большинстве случаев, забывали все, что знали. Все равно, как больные булимией: те вначале набьют брюхо едой, обожрутся, потом идут блевать и после этого чувствуют приятную легкость в желудке. «Волчий» голод.
У меня же все было по-другому. На меня не давило ярмо обязательного образования, я искал и выбирал для себя только те книги, которые меня интересовали, я не думал об оценках, а читал их, потому что получал удовольствие, открывая для себя новый мир. Я читал не из чувства долга, а из любопытства. Я хотел узнать как можно больше, потому что понимал, что, читая книги, я расту. Я получал настоящее наслаждение, знакомясь с новыми литературными героями, ставил себя на их место, даже сравнивал их с собою. Между ними и мной протянулись незримые нити. Когда я читал о людях, оказавшихся в трудном, даже в худшем, чем у меня, положении, мне становилось легче дышать, я не чувствовал себя совсем одиноким, я видел, что жизнь била не только по мне одному. Где-то в мире жили другие, такие же, как я, люди. Я уже не чувствовал себя всеми забытым, к тому же, я открывал в себе то, о чем раньше не смел и подозревать. Неважно, что прочитанные мной истории были выдуманными, главное, что чувства книжных героев были реальными, я понимал, что писатель хорошо знал то, что описывал. Моя жизнь пополнилась новыми людьми, в их власти было изменить мое настроение, подсказать мне новые мысли, научить меня жить и чувствовать по-новому.
В нашем доме было мало книг. О писателях я ничего не знал, о многих из них мои родители даже слыхом не слыхивали. Жизнь подбрасывала мне много разных счастливых возможностей, но, глядя на жизнь глазами моей семьи, я бы никогда не разглядел их. Поэтому еще в школе мне было труднее, чем моим одноклассникам, выполнять домашние задания. Особенно по английскому и математике. Родители ничем не могли мне помочь. Что они знали о квадратных или фигурных скобках? Когда я готовил уроки и обращался к ним за помощью, то первое, что я видел, это выражение досады на их лицах, потому что они были не в силах мне помочь.
Позже я начал читать и в баре, разумеется, не в утренние часы, а как только у меня выпадала свободная минутка, в основном после обеда. Я садился за столик и открывал книгу. Делать это было непросто, потому что в баре всегда находилась работа. Иногда книга настолько захватывала меня, что дожидаться наступления вечера становилось выше моих сил. Тогда я прятал книгу в туалете и при первой возможности закрывался в нем, чтобы прочесть несколько страниц.
Помимо новых писателей в мою жизнь вошли еще и новые музыкальные группы, певцы, композиторы. Кого только я ни слушал у Роберто: Сэм Кук, Чет Бейкер, Нэнси Уилсон, Сара Воган, Мадди Уотерс, Билл Витерс, Creedence Clearwater Revival, The Who, Дженис Джоплин, The Clash, AC/DC, Crosby & Nash, Dire Straits, The Doobie Brothers, Эрик Клэптон, Grand Funk Railroad, Игги Поп, Led Zeppelin. Роберто переводил мне слова песен и позволял записывать на кассеты полюбившуюся мне музыку. От рока мы переходили к поп-музыке, джазу, блюзу, соулу.
Однажды вечером я спросил у Роберто:
– А как ты узнал все это? В том смысле, что сейчас ты учишь меня, а тебя тогда кто научил?
– Это был мой отец. Я рос под эту музыку и его рассказы, теперь эти истории я рассказываю тебе. Ну, а что касается книг, то он начал читать мне их на ночь, когда я еще был ребенком, чтобы я быстрее заснул. Я сам рано пристрастился к чтению. В пятнадцать лет я как очумелый начал поглощать книги, так что моя мать забеспокоилась, видя, как я сижу взаперти с книжкой в руках, и часто просила меня отложить книгу и выйти размяться на улицу. У меня в комнате была своя книжная полка. Я брал из книжного шкафа в гостиной книги отца, прочитывал их, а потом ставил на свою полку. Я поставил себе цель, я хотел, чтобы все книги из гостиной перекочевали на полки в моей комнате. Я стал просто одержим этой идеей… Я с удовольствием смотрел, как растет стопка книг на моих полках. Родственники или знакомые, собираясь сделать мне подарок, знали, что я буду страшно рад, если они принесут мне книгу. Мою мать все сильнее пугало мое пристрастие. Как-то она сказала мне: „Если тебя не позвать ужинать, так ты есть не будешь, лишь бы не отрываться от книги. Меня это очень волнует“. Я помню, сказал ей, что за меня не стоит волноваться, просто мне иногда нравится бродить по невидимым городам, прогуливаться с семейством Буэндиа по Макондо или с Артуро Бандини по Лос-Анджелесу. Мой ответ ее настолько насторожил, что она решила послать меня к психоаналитику.
– А что сказал твой отец?
– Мой отец ничего уже не мог сказать. Он умер, когда мне было четырнадцать с половиной. Я не сошел с ума от горя после его смерти, просто я потерял самого дорогого для меня на свете человека, и когда я читал его книги или слушал его музыку, мне казалось, что он по-прежнему стоит рядом со мной.
На страницах книг я встречался со своим отцом. Я знал, что до меня по этим страницам пробегали его глаза, и искал малейший оставленный им след. Он сидел за столом в распивочной вместе с Раскольниковым из «Преступления и наказания», пил с Берлиозом нарзан в «Мастере и Маргарите». Еще до меня отец вдыхал запах кожи Кэтрин из «Грозового перевала». Он прислушивался к беседам Касторпа с Лодовико Сеттембрини, прогуливался вместе с ними на страницах «Волшебной горы». Иногда, когда я читал описание обстановки или ситуации, мне нравилось воображать, что в пепельнице в баре лежал окурок, оставленный моим отцом, на песке пляжа отпечатались его следы, а за рулем проезжавшей машины сидел как раз мой отец. Я знал, что это безумие, но отдаваясь своим фантазиям, я был счастлив.
10. Она (сейчас она любит другого)
«Ты права, я тебя понимаю», – сказал я ей, когда она уходила от меня. Я знаю, я сморозил глупость, мне самому стало противно, когда я услышал свои слова. До меня наконец дошло, как это было пошло. Но в такие минуты все мои комплексы вырываются наружу и блокируют меня. Даже в жестах.
Я терял самого важного для себя человека из-за своего неумения прислушиваться к другим людям. Я глупо себя вел и при наших разговорах о детях: я и слышать о них не хотел, я ни разу не поговорил с ней серьезно об этом, меня всего передергивало только от намеков на эту тему. Но, возможно, я всего-навсего прикидывался, что не понимаю, насколько это было важно для нее.
Помимо поры безумной влюбленности первых дней, у меня только однажды промелькнула мысль, как было бы здорово завести ребенка, но я сразу же отогнал ее прочь. Я, как всегда, испугался. Мысль о ребенке закралась в мою голову при виде неожиданно возникшего предо мной образа. Как-то в воскресенье мы пришли в гости к друзьям, у которых было двое детей, младший родился всего несколько месяцев назад. Она долго играла с ними в детской, особенно, со старшим мальчиком. Потом она вошла в комнату с малышом на руках. Передо мной предстала Мадонна: ее лицо, весь ее облик с младенцем на руках, любовь, светившаяся в ее глазах, заставили меня в тот миг почувствовать, что у меня нет больше права говорить ей о своей любви и при этом мешать осуществлению ее самого заветного желания. Я должен был сделать выбор: или решиться на ребенка, или отпустить ее от себя.
