Не помню, с кем мы тогда играли. Не помню, кто забивал голы и забрасывали ли шайбы молодые нападающие, помню хорошо только одно — никто себя не жалел.
В матчах с хоккеистами-профессионалами — со сборными Национальной хоккейной лиги (НХЛ) и Всемирной хоккейной ассоциации (ВХА), с североамериканскими клубами — испытывали себя многие более молодые мои товарищи по сборной — Хельмут Балдерис и Сергей Капустин, Борис Александров и Виктор Шалимов, Сергей Бабинов и Вячеслав Фетисов, Василий Первухин и братья Голиковы.
Мы тоже проходили боевое крещение в играх с канадцами. Правда, с любителями. Тогда, в конце 1968 года, с профессионалами мы еще не встречались. Играли мы против канадцев в Москве, выступая за вторую сборную, а потом в Канаде, в составе первой команды страны. И в каждом матче мы шли и шли вперед, и ничто не могло остановить нас.
Я рассказывал уже, что первый десяток матчей с канадцами наше звено выиграло. Ни в одном отрезке, я уже не говорю о периоде или тем более матче, не сыграли мы не в полную силу.
Считаю, что те давние теперь уже матчи сослужили нам самую добрую службу на многие годы.
Мы карабкались по крутой скале вверх, подъем был нелегким, каждая высота доставалась тяжело, но никакие трудности не могли нас смутить. Мы не просто играли, демонстрируя свою тактическую или техническую выучку, мы «бились» — есть такое слово, которое охотно вспоминают и Чернышев, и Тарасов, и Кулагин, и Локтев. Да, бились, не боялись идти на самые болезненные столкновения, не боялись ни ушибов, ни травм. Мы цеплялись при подъеме на вершину за каждый выступ, находили каждую щель, куда можно было поставить ногу, — все, что помогало росту нашего мастерства, было использовано молодыми Михайловым, Петровым и Харламовым.
Другого пути к вершинам нет. Как бы талантлив ты ни был, только тренировки, упорные, настойчивые тренировки, где в полной мере проверяются сила воли и терпение спортсмена, его характер, умение справляться со всеми препятствиями и неожиданностями, позволяют рассчитывать на успех.
И садовник в нем — воля…
Каждый лепит себя сам. Хотя живем мы в обществе, среди людей, каждый из которых и все вместе влияют на нас.
Летом на даче думал о новом сезоне, думал и ждал его, ждал с нетерпением — скорее бы на лед. Но начались тренировки, изнурительные, поначалу вдвойне тяжелые, и опять возвращается сомнение — не пора ли? Успокаиваешь себя, скоро, мол, втянешься, перестанешь замечать нагрузки: прошлый опыт, привычность обыденного не только мешают, но и помогают.
В конца августа я уже легко прыгаю через барьеры, а всего полтора месяца назад, когда начались первые занятия, я с тихой ненавистью смотрел и на эти дурацкие барьеры, и на тренера, и возмущался: на кой черт он это придумал, ведь ни в каком хоккейном матче не придется мне скакать вот так, как приходится сейчас.
Но спорт уже приучил меня к этому; я знаю, что должен пересилить себя, иначе пиши пропало. Вот и в госпитале, начиная ходить на костылях, я знал, что если сегодня пройду сотню метров, до сквера и обратно, то завтра пройду метров на двадцать-тридцать больше, доковыляю уже до проходной и обратно, затем, если выдержу эти сто тридцать метров, мне уже покорятся и двести. Позже будешь удивляться — неужели и впрямь трудно было одолеть эти сто метров?
Спорт воспитывает в человеке умение ценить собственные успехи. Мастер знает, что стоит за ними, какой ценой были добыты победы, рекордные для тебя секунды или метры. И коли вложен в них труд, то естественным, видимо, представляется желание мастера удержаться наверху, постоянно выступать на уровне своих лучших достижений. В самом деле, если достиг я чего-то в спорте, то теперь, выходя на лед, хочу доказать и себе, и сопернику, и зрителям, что я не уступлю противнику, что я могу еще больше, и хотя соперник, мой опекун, моложе, и хотя у него больше сил, азарта, больше энтузиазма и энергии, я могу, я должен это компенсировать не только классом, но и лучшей физической подготовкой.
Сейчас в уровне мастерства спортсмены многих команд высшей лиги уже мало в чем уступают ведущим. Сейчас нет такого различия в классе, как десять или тем более двадцать лет назад, когда один форвард обыгрывал чуть ли не пятерку соперников. Теперь достаточно хорошо играют почти все команды высшей лиги, и преимущество в классе сильнейших клубов и лучших игроков складывается из суммы нескольких «чуть-чуть», не сразу заметных, не всем очевидных. Контролируем шайбу в движении мы почти одинаково, бросаем тоже, в сущности, одинаково, хотя у кого-то бросок более силен и скрытен, скорости у нас различаются мало. Естественно, что разница в мастерстве все-таки сохраняется, и потому кто-то из нападающих обводит в лучшем случае лишь одного соперника, а другой может обыграть и двух.
Особенно четко различие в классе проявляется в последние мгновения атаки — один забивает гол, а другой — нет, все-таки не хватает чего-то. А вот чтобы этого «чуть-чуть» хватало постоянно, надо столь же постоянно добавлять в уровне своей физической подготовки.
Говорят, мастеру по мере обретения им класса и опыта играть легче. Возможно. Но я этого не чувствую. Напротив, звену Петрова победы достаются все труднее. Репутация наша растет, нас — и партнеров моих и меня — хорошо знают, к нам специально присматриваются, приноравливаются к манере действий звена, изучают его игру, и потому нужно постоянно работать, чтобы по-прежнему в чем-то опережать остальных, в чем-то сохранять свое превосходство. А это не просто. Все чаще не приносит результата обманный бросок, поскольку вратари выучили его наизусть, теперь мне надо бросать и хитро, и точно, как и прежде, но и сильно, а для этого опять же нужна дополнительная сила. Стало быть, требуются дополнительные тренировочные нагрузки.
Главное игровое достоинство форварда Харламова, как всегда мне казалось и как объясняли мне мои тренеры, заключается в обводке. В нестандартной обводке, как определил ее Тарасов. Но после травмы я потерял уверенность. Обводка не получалась. И журналисты, тренеры писали после венского чемпионата, что Харламов, раньше обыгрывавший и двух, и даже трех соперников, теперь чаще всего спотыкается на первом. Правду писали. Так все и было.
Но что значит восстановить обводку? Прежде всего значит смело идти в гущу соперников, искать возможность сыграть сразу против двух опекунов, рискуя получить при этом толчок, удар, ушиб. Я понимал это, заставлял себя идти на столкновение, искать единоборства, но где-то в глубинах подсознания срабатывал инстинкт самосохранения, и я в последнее мгновение уклонялся от самого рискованного решения, не шел в борьбу так, как прежде. Теперь я предпочитал играть в пас, а не в обводку, и утратил сначала психологическую уверенность, а затем и навык.
Все теперь, летом 1977-го, надо было начинать сначала. Пока ждал выхода на лед, терзало опасение, что если начну обводить, то может не получиться. Теперь, после перерыва, вызванного автокатастрофой, в которую я попал летом 1976 года, стараюсь обводить как можно больше соперников, стремительно иду в скопление игроков, стараясь побиться, потолкаться, чтобы восстановить и ощущение соперника, часто не безболезненное, и уверенность в том, что могу уйти от любого опекуна. Стал чаще забивать, а это, по моим наблюдениям, первый признак восстановления утраченного душевного равновесия и веры в собственные возможности.
