– По-моему, здесь холодно, – говорит Кэрролл.
– По-моему, ты просто напряжена, – Молли прикасается к ней дрожащей рукой. – По-моему, мы обе напряжены.
Кэрролл кивает.
– Сейчас бы вина.
– Или сигарету, – Молли улыбается. Улыбается самой себе. Улыбается этому родному лицу. Сегодня она вернет его. Сегодня она заставит Кузу стать собой. – Ты должна расслабиться.
– Легко сказать.
– Ты должна понравиться Кауфману.
– Я попытаюсь.
– Не надо пытаться. Просто сделай это и все!
Молли ругает себя за несдержанность. Так она только все испортит! Так она ничего не добьется. Ей нужно успокоиться самой и заставить успокоиться Кэрролл.
– Возьми, – она протягивает ей пачку сигарет. Одну из тех, что каждый раз приносил купидон вместе с едой. Немного табака. Немного марихуаны. – Конечно, не вино, но тоже помогает расслабиться.
Молли смотрит, как Кэрролл прикуривает. Тонкие губы обхватывают фильтр. Легкие втягивают едкий дым.
– Что-то не так? – спрашивает Молли, видя растерянность на лице Кэрролл.
– Я не знаю, – она выдыхает дым. Смотрит на сигарету.
Куза должна знать, что это, и бояться, потому что так она не сможет притворяться, играть. Молли жестом предлагает затянуться еще раз.
– Не бойся, от этого никто не умирал.
– А ты будешь?
– Я?
Молли вспоминает, как «поплыла» в прошлый раз. Ничего схожего с вином. Мысли путаются. Звенят в голове далеким эхом. Разговаривать сложно. Думать сложно. Все кажется повторением уже повторившегося. Молли улыбается. Последние мысли нравятся ей, потому что сейчас прошлое намного лучше настоящего. Даже для Кузы.
Молли берет у Кэрролл зажигалку и тоже закуривает. Сердце бешено бьется в груди, но дрожь проходит.
– Помогает, правда? – спрашивает она.
– Угу, – Кэрролл откидывается на спинку дивана.
Короткая юбка поднимается вверх. Молли смотрит на ее колени, на которых она знает каждый шрам, каждую ссадину, оставшуюся с детства.
– Ты была непоседливым ребенком, ведь так?
– Не то слово! – Кэрролл улыбается, выпускает в потолок клубы дыма.
– А я не помню… – Молли заставляет себя не смотреть на колени Кэрролл. – Не помню, каким было мое тело в молодости.
Желание прикоснуться подчиняет мысли. Прикоснуться к своей жизни. К своему телу.
– Как думаешь, каким оно было? – Молли осторожно касается коленей Кэрролл. Шрамы. Такие знакомые. Такие родные.
– Кто?
– Тело, которое сейчас принадлежит мне, – Молли поднимается выше. Чувствует подушечками пальцев гладкую кожу. Наслаждается. Вспоминает.
– Я не знаю, – голос Кэрролл звучит где-то далеко.
Молли подвигается ближе. Пепел падает на кровать. Она улыбается.
– Нужно задерживать дым.
– Что?
– Когда затягиваешься, задерживай дым в легких, – Молли смотрит на нее, подавая пример.
Далекий мир заполняет сознание несуществующими звуками.
– Вот так. Да, – собственный голос эхом возвращается назад. Множится. Сливается с музыкой, которой нет. Тело расслаблено. Беспечно. – Умная девочка, – шепчет Молли. Затягивается. Выдыхает дым в открытый рот Кэрролл. – Держи его…
Кэрролл кивает. Голубые глаза наливаются кровью. Молли касается рукой ее талии. Поднимается выше.
– Думаешь, Кауфман оценит это?
– Не знаю, – Кэрролл шумно выдыхает. Заходится кашлем. – Считаешь, нужно было надеть бюстгальтер?
– Ты скажи.
– Думаю, это неважно, – Кэрролл смотрит на губы Молли мутным, ничего не выражающим взглядом. – Каково это, быть высшей?
– Высшей? – Молли пытается подобрать слова. – …Необычно.
– Необычно… – Кэрролл закрывает глаза. Облизывает губы. Ждет, призывно приоткрыв рот.
«Кто это? Куза? – пытается заставить работать свою голову Молли. – Куза или все еще Кэрролл? Все еще ее тело? Ее губы?»
– Я думала, тебе не нравятся женщины.
– Я не знаю. Мне уже, наверное, все равно.
– Лишь бы стать высшей?
– А это плохо?
– Нет. Наверное, нет, – Молли чувствует руку Кэрролл на своем бедре.
«Может быть, Куза тоже скучает по своему телу? Скучает по прошлой жизни?»
– Если только тебя не тревожит, что высшие не могут иметь детей.
– Думаю, я смогу пережить это, – Кэрролл снова затягивается. Держит дым, исследуя бедра Молли. – А мне нравится, – шепчет она.
– Нравится трогать меня?
– Нравятся сигареты, которые ты мне дала.
– У меня их много.
– Это хорошо, – она выдыхает. Открывает глаза. – Я все правильно делаю?
– Делаешь что?
– Моя рука.
– Ах, рука!
Молли смотрит на Кауфмана.
Он сидит в кресле напротив них. Безмолвный. Безликий.
– Давно ты здесь? – спрашивает она. Чувствует, как вздрагивает Кэрролл. Вскакивает, едва не столкнувшись с ней головами. Извиняется, но Кауфман не слышит ее.
– Какого черта ты сделала с моим купидоном? – спрашивает он Молли. Вернее, спрашивает Кузу с сознанием Молли.
– С купидоном? – она дергает Кэрролл за руку, заставляя сесть. – С каким купидоном?
– С мальчиком, которого я посылал к тебе с едой!
– Ах, с мальчиком! – Молли пытается сдержать смех, но не может. – Так ты поэтому зол? Поэтому заставил нас ждать?
– Не играй со мной!
– А то что? – Молли пытается вспомнить, как он выглядел в молодости. По крайней мере, то, каким его видела Куза, каким рисовала его.
– Скажи мне, что ты ему сказала?
– Ничего.
– Не ври!
– Я ничего ему не говорила, – Молли смотрит на Кэрролл. – Ведь так?
– Я… Я… Я не знаю, – Кэрролл испуганно смотрит то на нее, то на Кауфмана.
– Милая, правда? – спрашивает Молли Кауфмана.
– Что ты сделала с моим купидоном? – настырно и по слогам повторяет он.
– Ничего, – Молли улыбается, слушая эхо своего голоса. Нет, не своего. Голоса Кузы, которым она вынуждена говорить. – Почти ничего.
– Почти? – дряблое лицо Кауфмана вздрагивает. – Что значит «почти»?
– Я дала ему себя потрогать.
– Ты что?!
– Подняла юбку и показала, от чего он отказывается, – Молли заставляет себя не смеяться. – Он даже заплакал. Бедный. Правда, не сразу. Только после того, как я велела ему передать тебе, чем он занимался со мной в спальне, – Молли от души веселится, наблюдая, как злится Кауфман.
