Да знает он это все наизусть. Еще нужно и смотреть на это? Он слышит все, и этого с него достаточно.
Он решает пересчитать все ненастоящие свечки на люстре. Семь электроогарков на трех люстрах. К ним в придачу пять ламп на стене, от которых свет поднимается к потолку как из кратера. Так, с этим покончено. Чтобы все сосчитать, потребовалось совсем немного времени. Макс в открытую зевает. Если сощурить глаза, то свет утрачивает свою яркость. Картины на стенах как затемненные окна, голых женщин вообще не разглядеть и их длинные, вывернутые руки и ноги. Искусство! Когда он моргает, он заставляет их подпрыгивать. Он пробует моргать в такт музыке, но тогда они не хотят танцевать, только утомляют его своим видом.
Роланд просто не мог больше слышать эти всхлипывания и плач из комнаты Габи. Они уже давно жили порознь в своих комнатах. Но Макс никогда не видел, чтобы она спала в этой комнате. Зато днем она вечно спала на кушетке, мимо которой он проходил, но ему никак не удавалось проскользнуть мимо нее бесшумно, она тут же его останавливала: «Я ждала тебя. Как дела в школе?» Макс вообще не уверен, спала ли она хоть раз по-человечески в течение этих лет. Роланд часто исчезал из дому, а три года назад ушел насовсем. Габи делала вид, будто ничего такого в этом нет. Роланд совершенствует свое образование в Штатах, это очень хорошо скажется на его дальнейшей карьере. Писем он и раньше никогда не писал. А подружку завел в первый год брака. Макс слышал, как его мать громко кричала, не нужно ей ничего изображать, а когда Роланд вернулся из Америки, то сделал это только для того, чтобы развестись. Габи сказала: может, когда-нибудь он и повзрослеет. Но только не со мной.
Зато с ней осталась скрипка, и какое-то время этому не было конца и края – показному ликованию из ее комнаты.
А тут еще Бенедетти со своей мировой премьерой, а сам не смог собрать полный зал, даже такой маленький. И к тому же из людей, которых Ник не назвал бы и ожившими мертвецами из склепов. Это уже компосты. А может, новые Этци?[26]Музейные экспонаты городской телефонной сети со своим старьем вместо нормальных мобилок. Любители музыки! И для них Габи лезет из кожи вон. Molto vivace, molto interessante. Для старушек с вязальными крючками в руках, для кукидентов, этих светских львов со вставными челюстями, она почти вылезла уже из своего платья цвета морской волны. Во время развода оно было ей еще впору. А ведь она практически ничего не ест. Только слизывает потихоньку, но как?! Стоит ей подумать, что его она уже накормила, он тут же слышит, как хлопает дверца холодильника, он всегда все слышит. А теперь, нате вам, пожалуйста, он еще и не может пойти спать. И должен к тому же зваться Александром. Это уж слишком, можно сказать, хватили через край. А соната, это ему тоже хорошо известно, будет продолжаться еще долго.
В следующее воскресенье он поедет с Ником кататься на сноубордах. Ник всегда получает от своих родителей самый крутой сноуборд, а вот то, что Макс способен вытворять на трассе, Нику даже и присниться не может. А еще говорит при этом про фристайл. Ему, видите ли, нужен мобильник на тот случай, если его накроет лавина. А сам по воскресеньям по-прежнему ходит в церковь. Хорошо бы и Габи отправить туда вместе с ним. Но нет, у нее своя литургия.
Только что прозвучало так, словно бы конец. Рано радуетесь. У Вивальди всегда так. И в запасе у него полно еще разных трюков, чтобы заставить Габи плясать под его дудку. Если спросить Макса, она страшно мучается. Но только никогда не сознается в этом.
Макс не заснет, им бы было это, конечно, на руку. Сейчас он будет выискивать своих врагов. В зале недостатка в них нет. Поклевать врагов – отличный вид любительского спорта. На безрыбье и рак рыба, сказал бы Роланд. Он был силен на пословицы и крылатые выражения. Ее скрипка и его словечки были несовместимы.
Огни с Лаго-Маджоре в окне, внизу, под молодыми пальмами со связанными листьями, – чтобы снег не повредил их, так считает Габи. Габриэль – всегда действует ему на нервы, как кошмар. Но Габриелла! – это уж слишком! А что, если связать всю эту мафию Вивальди волосами друг с другом? Только где взять то, чего нет? Украсть, сказал бы Роланд. Что может сделать маленький многообещающий Саша с теми патлами, которые эти счастливчики-альцгеймеры приклеили к своим лысинам? Обмотать их бикфордовым шнуром и поджечь. Опля! Вот тут-то они и получат сияющий ореол вокруг чела. Зажженный прямо на лысине. Вот когда начался бы настоящий концерт, с визгливыми тенорами и трубящими басами. Только смотри и наслаждайся, опля! Вот они сидят, с их мертвыми черепами. А дамы с башнями из накладных волос, эти-то вспыхнут и запылают, как солома. Тут уж и от черепов ничего не останется.
Его разбудили аплодисменты. Опять они хлопают. Правда, не так, чтобы сердце из груди выпрыгивало. И не свистят, и ногами не топают, и не орут истошными голосами, так что сцена, того гляди, обрушится, как в том концертном зале, где он однажды был и куда больше никогда не пойдет. Значит, Габи была все-таки не настолько хороша. Надеюсь, этой игры на скрипке хватит на приличное платье. О новом сноуборде Макс и не мечтает. Может, эти любители хотя бы за вход заплатили. Но если бы не бесплатный фуршет, они вообще бы не пришли. Именно этим Бенедетти их и заманил, только Габи не должна этого знать. Но его-то, Макса, на мякине не проведешь.
А что теперь будет? Не верь глазам своим, она собственноручно вытаскивает этого Лауро Нёцли из-за рояля. Поднимает его когтистую клешню, словно он совершил чудо. А тот скалится, глядя на нее, кланяется, складываясь пополам, а она уходит в себя. Не могут отойти от счастья, не перестают кланяться – друг перед другом, перед публикой и снова друг перед другом. Для Бенедетти это давно уже перебор. Он не может усидеть на своем месте. Встает на цыпочки и шлепает в ладоши как полоумный, подняв руки высоко в воздух, пока Габи не замечает этого и не вытаскивает и его на сцену. Но тут и лысый коршун тоже вскочил, с букетом в руках, навозный жук тут же вырвал его у него из рук и прижал к груди Габи, а она опустилась с ним до самого полу. Он поднимает ее и тычет ей свою носину в лицо, сначала слева, потом справа и еще раз посредине. На сей раз он крепко держит ее, чтобы она снова не осела на пол. Герберы! Роланд называл их проволочными астрами. Теперь и акулья морда тоже тянет свою зубастую пасть к лицу скрипачки. А публика не перестает хлопать от восторга.
Кто еще не шатается и прочно стоит на ногах, тот хлопает в ладоши, и Габи прячет свое лицо в цветах, словно нюхает их. Герберы не пахнут, но годятся для того, чтобы никто не видел, что она плачет. А Макс видит все.
Но она его не видит.
Аплодисменты не прекращаются, и Макс уже предчувствует неизбежное. Encore! Еще, еще, на бис! Ну уж только не это. С него хватит. Он уйдет.
Но не уходит.
Ты мне ничего не сделаешь, смеется он громко. Я стал совсем прозрачным, как ты! Но кто-то гладит его по голове, и он вскакивает.
